Оперативная карта
Шрифт:
— А ты?
— У меня есть еще дела, Еремеев велел дождаться его… Иди, а то еще поймают!
— А ведра — обязательно?
— Указание!
Вот-вот упадут сумерки, и Гарбуза придет в секрет. Скорей бы разжечь костер, костры разжигать он умеет, научился в ночном, тем более что спичек можно не жалеть.
Теперь ходу, ходу!
Очень аккуратный мальчик Слава Ознобишин, нигде не перепачкался, не замарался, и руки чистые, вот только ноги мокрые, но быть в море и не замочиться…
— Стой!
Сумерки
— Откуда?
Он не успевает ответить.
— А это что?
— Что? Гулял…
Слава следует за взглядом Гарбузы… Ого! Вот это факел! Такие факелы не то что Быстрова, слепого остановят… Неужто это мы с Андреем? На мгновенье Слава замирает от гордости, но через секунду гордость уступает место страху.
— А что это?
— Вот я тебя и спрашиваю!
Но это уже не Гарбуза. Ротмистр Кияшко, вот кто его спрашивает. Вот кто, оказывается, шел с Гарбузой брать Быстрова!
— Что это там за пожар?
— Я и не видел…
— Держите его покрепче!
Двое солдат ухватили мальчика за руки, хотя тут и держать нечего — пушинка!
Березки горят, как свечечки.
Кияшко оглядывает лужайку.
— Гарбуза, здесь?
— Так точно.
— Мазут! Кто поджег?
Тут-то и завершился гениальный замысел, не столько плод ума, сколь вдохновения.
— Сюда я не ходил, а в аллее видел…
Слава запнулся.
— Кого? Кого?
Кияшко наклоняется к мальчику, стеклянные глаза контрразведчика выкатились из опухших орбит и прострелили мальчика.
— Быстро!
— Кудашкин пробежал с ведрами.
— Какой Кудашкин?
— Тот самый, что указал место, — поторопился подсказать Гарбуза.
— Трех человек, быстро! — распорядился Кияшко. — Обыскать дом, надворные постройки, самого задержать… — Но мальчика Кияшко не собирается отпускать. — Твои прогулки тоже подозрительны. Придем в штаб, я у тебя карманы повыверну, пользуешься мягкостью подполковника…
Если Кияшко вздумает его обыскать, Слава пропал, у него на груди приказы, записи разговоров в штабе, тут даже Шишмарев не пожалеет.
— Что ты здесь делал?
— Гулял.
— А за речку зачем ходил?
— Я не ходил.
— А штаны где намочил?
— Лягушек ловил.
— Каких лягушек?
— Обыкновенных.
— Зачем?
— Играть…
Солдаты вернулись из Семичастной: Кудашкина дома не оказалось, но во дворе у него нашли ведра из-под мазута.
— Найти самого! — приказал Кияшко и повел Славу за собой, неплохой следователь, поднаторел в контрразведке, всегда действовал оперативно. — Я еще тобой займусь, — грозит он. — Я тебя при подполковнике…
Совсем стемнело. Черные тени стелются по земле. Какая-то парочка шарахнулась в кусты, парочки бродят здесь даже в самое тревожное
— Стой! — вдруг взвизгнул Кияшко. — Что это?
Он даже выпустил Славу и ухватился за что-то в воздухе.
— Огня!
Гарбуза засветил спичку.
До чего ж они оказались кстати, милые лягушки! Ребята наловят, свяжут гирляндой и повесят поперек аллеи. Приятная неожиданность для гуляющих парочек!
Об этой шутке знали все, и все равно каждый раз прикладывались к лягушкам.
Кияшко лицом коснулся такой гирлянды, испугался и разозлился. Оказывается, этот щенок не соврал. Мерзость! За такие проступки не арестовывать, а давать по заднице… Кияшко схватил мальчика за плечо и закатил такого шлепка, что тот летом полетел в кусты.
— Похулигань еще у меня!
10
Ничего в темноте увидеть нельзя, и вдруг Слава почувствовал, как чья-то крепкая, сильная рука подняла его с земли, а другая слегка прикрыла ему рот.
— Тихо, — услышал он шепот.
— Степан Кузьмич?!
— Тихо!
Чудеса — из рук Кияшко прямо в руки Быстрова!
Солдаты ушли. Где-то хрустнула сучьями спугнутая парочка. Вдалеке пролаяли собаки. И снова тишина…
— А теперь пошли.
Вот дом Введенского.
…Андрей Модестович не пользовался доверием Славы Ознобишина. Сын богатого священника, местного благочинного, он еще до войны окончил в Киеве Коммерческий институт, после смерти отца вернулся в Успенское, а теперь преподавал географию в местной школе. Держался он ото всех особняком, покажется с утра в школе, проведет уроки и тут же утащится куда-нибудь в степь стрелять дроф…
— Куда вы?
— Куда надо.
Дом прячется во тьме, лишь за одним окном мерцает лампа. Какая-то тень отделилась от стены, послышался шепот.
— Вы, Степан Кузьмич?
— Андрей Модестович!
Вот чудеса, оказывается, этот нелюдим связан как-то с Быстровым.
— Мы ненадолго.
— Да сколько хотите…
— Не зайдут к вам?
— Ко мне не ходят, слишком уж я на отлете.
В столовой беспорядок, все в пыли, немытая посуда, на столе мертвый гусь, при белых Андрей Модестович не охотится, бережет свое бельгийское ружье, откуда же гусь?
— Ну, Славка, докладывай.
— Вот приказы. Вчерашние. Черновики…
Слава с облегчением вытащил из-за пазухи бумаги.
А пожар-то ты неплохо организовал.
Быстров редко хвалит, это награда.
— С чего это вдруг они устроили засаду?
— Кудашкин донес.
И Слава рассказал о предателе, о своем замысле, о ведрах.
— Могут расстрелять, — мельком замечает Быстров. — Все?
— Нет.
Перешли к главному, Слава рассказал о депеше, о совещании в шестнадцать ноль-ноль, о том, что говорил командир полка…