Опергруппа в деревне
Шрифт:
– Понятия не имею, – честно улыбнулся я, наслаждением вдыхая пряный речной воздух. За разговорами время летит незаметно, мы пришли.
То же солнышко, тот же песчаный пляж, та же речная свежесть, то же небо с облаками… На этом сходство исчерпывалось, вплоть до «лучше бы не приходили». Дело в том, что вдоль бережка, словно зрители в амфитеатре, расселось, видимо, полдеревни, и коварная дочь кузнеца удерживала за рога ту самую корову… Как вы думаете: и чего они все тут забыли?
– Здравствуйте, граждане, – как можно бодрее начал я.
– Здорово…
– Мить, – настороженно прошипел я, не поворачивая головы. – А какого лешего они все здесь, собственно, собрались?
Мой младший сотрудник пообщался кое с кем полушёпотом и, вернувшись, доложил:
– Смотреть будут.
– Чего?
– Ну, как вы купаться изволите. Дескать, Манька в прошлый раз повсюду рассказывала, будто энто веселье незабываемое…
– Скажи им, что стриптиза не будет! – всё ещё как-то сдерживаясь, зарычал я.
– А почему?
– Музыки соответствующей нет!
– А ежели кого насчёт балалайки попросить? – продолжал докапываться этот идиот, потом посмотрел мне в глаза и всё понял.
Народ, ожидающий планового зрелища, начал потихоньку намекать…
– Когда ж начнут-то? У меня тесто в избе брошенное…
– А вот как участковый одёжку верхнюю сымет, так дочерь Кузнецова корову и спустит. Ух, она у ей, говорят, дюже на милицейское исподнее злобная-а…
Вот и говорите мне потом, что народ и милиция едины! Господи боже, как же я скучаю по родному Лукошкину, по еремеевцам, по царю, даже по дьяку, чтоб его…
– Чего ж он тянет-то? У Степаниды, вон, дети не кормлены, изба не метёна, скотина не доена, забор не чинен, печь не белёна, поле не пахано, муж не поен…
– И не говорите, бабы!.. Совсем об людях не думает, стоит себе, в облака носом дует… Ровно и не ради него тут все собрались!
Да-а, а я раньше лукошкинцев ругал за простоту души… Погнали деревенские городских! Хихикнуть, что ли, для прикола? Или лучше расхохотаться демонически, по-театральному, чтоб дошло…
– Мам, мам, а правда девчонки говорили, будто бы сыскной воевода не как все крещёные люди купается, а в штанах коротеньких?
– Бог ему судья, доченька…
Вот после этой фразы я сдвинул брови и решительным шагом направился к гражданке Маняше. Люди в ожидании вытянули шеи, а Митька предусмотрительно отстал.
– Здрасте вам, Никита Иванович! – радостно защебетала она, не дожидаясь моего справедливого возмущения. – А я-то веду коровушку на бережок, свежей водички испить, и всё думаю, до чего ж сюда народ зачастил. Может, ищут чего? Вы не знаете?
– Ищут! Я знаю, чего они ищут и чего найдут! – грозно пообещал я, опасливо косясь на полные неизбывной любви глаза бодливой коровы.
Девушка держала скотину за рога, и крепкие крестьянские бицепсы рельефно прорисовывались под рукавами её рубашки. Пришлось снова пытаться решить проблему мирными методами…
– Дорогие деревенские
Договорить, дабы обозначить безнадёжно далёкие сроки, не удалось. При словах «обнажённое милицейское тело…» местные испустили дружный вздох, дочь кузнеца покраснела и перекрестилась, а удержать корову одной рукой не смогла бы даже хвалёная некрасовская женщина.
Чем я так не угодил этой хвостатой рогоносице? Издав победный «мык!», она взвилась на дыбы и кинулась на меня, как испанский бык на матадора. Отступать было некуда, позади река. Ну вот, собственно, в неё я и отступил красивым балетным пируэтом, сразу на глубину до пояса… Корова так глубоко не пошла, раздувая ноздри и жалобно мечась по пляжу в обиде на ускользнувшую добычу.
Деревенские удовлетворённо зашумели, кое-кто даже в ладошки похлопал. Митька с кем-то уже болтал, Маня стыдливо заливалась в голос, а из-за берёзок к речке неторопливо шёл грустный человек, и при его приближении всё веселье почтительно смолкло… Подошедший поправил полощущиеся на ветру пейсы, подобрал левой рукой подол длинных одежд, а правую вытянул в мою сторону в некоем благословляющем жесте…
– Аки Иоанн-Креститель, – сипло пискнул кто-то.
– А почему сразу нет? Все ми из колена Израилева, – раздумчиво кивнул Шмулинсон. – Таки рад категорически приветствовать вас, дорогой мой до гроба Никита Иванович!
– Добрый день, Абрам Моисеевич. – Я действительно был рад его видеть. – А вы какими судьбами в наши края?
– Таки вам подробно или при всех?
– Корову отгоните, – вежливо попросил я, догадываясь, что гробовщик-закройщик, дураку понятно, появился здесь неспроста. И даже очень неспроста, если хоть на секунду вдуматься…
Самый популярный еврей Лукошкина, бывший хоккейный судья, бывший беглец, бывший провокатор духовенства и пару раз практически подозреваемый мирно прошептал что-то на ухо рогатой хищнице, и корова, задрав хвост, дёрнула вскачь по мелководью. Лично я расслышал чётко только два слова – «кошерная говядина», но, наверное, там были ещё какие-то угрозы…
Шмулинсон протянул мне жилистую руку, помогая вылезти из воды. Деревенские, перешёптываясь и оглядываясь, уходили, явно не удовлетворённые срывом обещанной шоу-программы.
Мой напарник – предатель – кстати, тоже исчез вместе со всеми. Я присел на поваленный пенёк у бережка, сушиться на солнышке. Снимать мокрые штаны не стал – всё-таки при исполнении участковый в мокрых штанах менее смешон, чем совсем без штанов…
– Рассказывайте.
– Шо и с какого момента? Пусть меня сплющит об эту землю, если вы хотите услышать горькую историю моего детства, отрочества и созревания как личности…
– Абрам Моисеевич, а погодка-то какая… Теплынь, благодать! Я вам ещё нужен или вы тоже позагорать пришли?