Описание Отечественной войны в 1812 году
Шрифт:
Война народная возгорелась с самого Поречья, когда Наполеон сделал первый шаг на старинную, коренную землю Русскую, и продолжалась, доколе, в Ноябре, не был он изгнан из Смоленской губернии. Как скоро в Июле месяце наша армия отступила от Поречья к Смоленску, отважнейшие из жителей, оставшись в окрестностях своей родины, сели на коней и начали истреблять неприятелей по мере сил своих. Они были первыми народными партизанами в Отечественную войну. Их примеру последовали прочие уезды Смоленской губернии. Всех Смолян постигло одинаковое разорение и одушевила одинаковая любовь к Отечеству: все бежали от срама неприятельского нашествия или бросились к оружию на погибель врагов. Из 12 уездов, составляющих Смоленскую губернию, 8 были совершенно заняты неприятелем, но четыре города уцелели от нашествия: Рославль, Юхнов, Сычевка и Белой. В них дворянские предводители, исправники, городничие, волостные начальники устраивали вооруженную силу, явно и скрытно нападали на неприятелей, убивали мародеров и фуражиров, отстаивали города и селения. К сим добровольным ополчениям присоединялись разбежавшиеся жители других уездов, бывших во власти неприятеля, и подвизались вместе с ними. Вооружение соделалось общим, единодушным. Смоленская губерния, покрытая пеплом городов и сел, три месяца напоялась кровью неприятельской и ежедневно оглашалась выстрелами.
В Рославле купцы и мещане вооружили и содержали на свой счет 400 человек пеших и конных, избранных из своей среды. В Белом и Сычевке составилось добровольное ополчение. В Юхнове уездный предводитель Храповицкий, имевший трех сыновей в армии, собрал вокруг себя до 2000 человек и из числа их сформировал несколько десятков конных для разъездов. Под его начальство поступили 22 отставных дворянина, бывших прежде в военной службе. Храповицкий перешел через Угру, стал на ее берегу и заслонил дорогу из
Никто не думал повиноваться управлению, учрежденному Французами в Смоленске; предписания его оставались без исполнений, и оно было крайне стеснено в своих действиях, имея возможность распоряжаться только в городах и селах, где находились неприятельские войска. Народное восстание разлилось, как пламя, по всей губернии и соделало невозможным наполнение магазинов, которые Наполеон велел закладывать в Смоленске. Провиантские комиссары, посылаемые для закупки хлеба, и команды, отряжаемые на фуражировки, или гибли под ударами православных, или возвращались израненные, избитые, не исполнив данных им поручений. Наконец неприятели вознамерились устрашить жителей, употребя кровавые меры. С сей целью старались они захватить кого-либо из помещиков, начальствовавших вооруженными поселянами и дворовыми людьми. Двое пали их жертвой: отставной Подполковник Энгельгард и Коллежский Асессор Шубин. Защищая против мародеров свое и соседние имения, они были схвачены, привезены в Смоленск и осуждены на смерть. Французы медлили исполнением казни, склоняя их вступить в свою службу, но безуспешно. Выведенный на место казни, Энгельгард не дозволил завязать себе глаз. Французы сперва прострелили ему ногу и вновь старались поколебать его верность [373] , обещая залечить рану, в случае согласия на их предложение. Энгельгард остался непреклонен и пал под неприятельскими пулями. Одинаковой участи подвергся Шубин. По окончании войны Государь повелел производить пенсии: брату Энгельгарда по 6000 рублей, племяннику его и племяннице, обоим по 3000, вдове Шубина по 10 000, матери его по 6000 и двум сестрам, девицам, по 3000. ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ соорудил Энгельгарду памятник на самом месте мученической его смерти.
Московская губерния не уступала Смоленской в самопожертвовании. Сначала разметанные в разные стороны нахлынувшими на них армиями, крестьяне Московской губернии начали потом мало-помалу собираться; вооружались вилами, рогатинами, топорами, косами, а впоследствии запаслись ружьями, отбитыми у неприятеля, и не выпускали их из рук до изгнания Французов, бились с неприятелем, или одни, или соединенно с партизанами. Появление летучих отрядов бывало для крестьян истинным праздником, живым свидетельством, что наша армия недалеко и помощь близка. Священники, благословенные Синодом, увещевали прихожан защищать храмы Божии, стоять за Веру и Государя, почитать смерть против еретиков долгом христианским, гибель временную вечным спасением. Дьячки и пономари ополчались вместе с крестьянами. Редкий приход не ознаменовался каким-либо подвигом. В одном селе несколько крестьян, от испуга, поднесли неприятелю хлеб и соль. Вскоре Французы были выгнаны. Духовенство отслужило благодарственный молебен, и, когда встречавшие неприятеля стали подходить к Кресту, священник не допустил их к Распятию, сказав им: «Вы не Русские, вы не наши; вам не принадлежит торжество наше; поднося хлеб и соль, вы хотели, чтобы Французы восторжествовали над нами: удалитесь из нашего общества!»
Губернаторы, дворянские предводители и помещики рассылали для чтения по церквам и на мирских сходках увещания, написанные простым, но убедительным слогом. Замечательнее других следующее воззвание Графа Ростопчина: «Крестьяне! Жители Московской губернии!Враг рода человеческого, наказание Божие за грехи наши, дьявольское наваждение, злой Француз вошел в Москву, предал ее мечу и пламени, ограбил храмы Божии, осквернил алтари непотребствами, сосуды пьянством, посмешищем. Надевали ризы вместо попон, посрывали оклады, венцы с Святых икон, поставили лошадей в церкви православной Веры нашей. Разграбил дома и имущества; надругался над женами, дочерьми, детьми малолетними. Осквернил кладбища и до второго пришествия тронул из земли кости покойников, предков наших, родителей. Заловил кого мог и заставил таскать, вместо лошадей, им краденное. Морит наших с голоду, а теперь как самому есть нечего, то пустил своих ратников, как лютых зверей, пожирать вокруг Москвы и вздумал ласково сзывать вас на торги, мастеров на промысл, обещая порядок, защиту всякому. Уж ли вы, православные, верные слуги Царя нашего, кормилицы матушки каменной Москвы, на его слова положитесь и дадитесь в обман врагу лютому, злодею кровожадному? Отымет он у вас последнюю кроху, и придется вам умирать голодной смертью; проведет вас посулами, а коли деньги дает, то фальшивые; с ними ж будет вам беда! Оставайтесь, братцы, непокорными христианскими воинами Божией Матери, не слушайте пустых слов. Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить. Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси; станем бить, где ни встренутся; уже их мало и осталось, а нас сорок милльонов людей; слетаются со всех сторон, как стада орлиные. Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам и воронам, а Москва опять украсится, покажутся золотые верхи, дома каменны; навалит народ со всех сторон. Пожалеет ли Отец наш Александр Павлович мильонов рублей на выстройку каменной Москвы, где Он миром мазался, короновался Царским венцом? Он надеется на Бога всесильного, на Бога Русской земли, на народ, Ему подданный, богатырского сердца молодецкого. Он один Помазанник Его, и мы присягали Ему в верности. Он отец, мы дети Его, а злодей Француз некрещеный враг. Он готов продать и душу свою; уже был он и Туркою, в Египте обусурманился; ограбил Москву, пустил нагих, босых, а теперь ласкается и говорит, что не быть грабежу, а все взято им собакою, и все впрок не пойдет. Отольются волку слезы горькие. Еще недельки две, так кричать пардон, а вы будто не слышите; уж им один конец; съедят все, как саранча, и станут стенью, мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их живых и мертвых в могилу глубокую. Солдаты Русские помогут вам; который побежит, того казаки побьют, а вы не робейте, братцы удалые, дружина Московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину, и тогда к Царю в Москву явитесь и делами похвалитесь. Он вас опять восстановит по-прежнему, и вы будете припеваючи жить по-старому. А кто из вас злодея послушается и к Французу преклонится, тот недостойный сын отеческий, отступник закона Божия, преступник Государя своего, отдает себя на суд и поругание, а душе его быть в аду с злодеями и гореть в огне, как горит наша мать Москва».
И в Смоленской и Московской губерниях народная война была ведена одинаковым образом. В селениях запирали ворота и ставили к ним караулы; у околиц устраивали шалаши, в виде будок, а подле них сошки для пик. Никому из посторонних не дозволялось приближаться к селениям; проезжающие, даже наши курьеры и партизаны, были задерживаемы и пропускались не иначе, как по точном убеждении, что они не враги. На уверения наших офицеров, что они Русские, едут по казенному делу или идут с отрядом на защиту Веры и Царя, первым ответом бывал выстрел или пущенный с размаха топор. С каждым селением партизаны должны были вступать в переговоры, и, когда, по окончании объяснений, спрашивали крестьян: зачем они, слыша, что с нашей стороны говорили по-Русски, принимали нас за неприятелей, поселяне отвечали: «Да ведь у злодея всякого сбора люди». Однажды православные истребили 60 человек Тептярского казачьего полка, приняв их за неприятелей, по нечистому произношению Русского языка. Жен и детей скрывали крестьяне в лесах, а сами были на денной и ночной страже, ставили часовых на колокольнях и возвышенных местах, клятвенно, целованием Креста и Евангелия обещаясь не выдавать друг друга. Они составляли партии; из малых деревень присоединялись к большим селениям и, ведомые кем-либо из отставных солдат или отважных товарищей и старост, во имя Бога и Государя нападали на неприятеля, ежедневно становясь страшнее врагам, по мере того
В самом пылу своего праведного мщения не избегнули крестьяне от клеветы. Когда отвсюду Государь получал донесения о доблестях народа, вдруг прислан был в Петербург рапорт из Волоколамского уезда, что крестьяне трех помещиков взбунтовались, грабят господское имение, называют себя принадлежащими Французам. Тотчас велено Генералу Винценгероде повесить виновных. Он поручил Бенкендорфу сделать следствие, обезоружить крестьян и исполнить приговор. Бенкендорф был крайне удивлен повелением, потому что, стоя с отрядом вблизи мнимых мятежников, он был ежедневным свидетелем того, что ополчившиеся против Французов крестьяне и в помышлениях не имели измены. «Не могу взять оружие из рук тех, – отвечал он, – кому сам вручил его, не признаю бунтовщиками людей, жертвующих жизнью для защиты Веры, Царя, жен и детей; но, напротив того, изменниками должно почитать того, кто в такое священное для России время осмеливается клеветать на самых ревностных ее защитников» [374] .
В соседних с Москвой губерниях народ не хотел сначала верить вступлению неприятелей в Москву. Разглашатели об ее падении были называемы лгунами и трусами и с трудом избегали побоев. Когда удостоверились в горькой истине, Русские вещие сердца замерли, но вскоре воспрянули неизменная надежда на Бога и Государя и свойственная нашему народу неподдатчивость. Бессмертное изречение Александра: «Нет мира с врагами» – перелилось во все души. Однажды на мирской сходке столпились около старика, который, уткнув в седую бороду длинную палку, что-то толковал молодежи. Начальник одного Тверского ополченного полка, Князь Шаховской, спросил: о чем у них идут поговорки? Старик отвечал: «Да все о матушке Москве». – «Что ж вы думаете?» – «Да, вот, пока ее матушку супостаты не взяли, так думалось и то и се, а теперь думать нечего: уж хуже чему быть? И только бы батюшка наш Государь милосердный, дай Бог ему много лет царствовать, не смирился с злодеем, а то ему у нас несдобровать. Святая Русь велика, народу многое множество; укажи поголовщину, и мы все шапками замечем аль своими телами задавим супостата». Падение Москвы произвело не одно непримиримое ожесточение к врагам: оно возродило желание сильного, громкого отмщения Наполеону – покорением Парижа. Это не преувеличение, но истина, проявление которой в разных видах помнит каждый из современников. Один 70-летний дворянин, вступивший в ополчение и представленный Князю Кутузову в Тарутине, сказал ему, указывая на свою саблю, под тяжестью коей, казалось, он изнемогал: «Не сниму ее, прежде чем не побываем мы в Париже». Первые стихи, напечатанные в Петербурге по получении вести о взятии Москвы, были не излиянием скорби о напастях Отечества, но выражением чувства отмстить Наполеону в корне его могущества, Париже. Через полтора года оправдалось предвидение Русского сердца.
Восстание Русского народа представляет зрелище величественное, но еще достославнее, что нигде в губерниях, прилегавших к театру губительнейшей из войн, и в самой близи от нее не были нарушены законы. В разных местах Московской и Смоленской губерний всеземские начальства упразднились, помещиков не стало, потому что они были на службе, но учредились сами собою власти, образовалась подчиненность безусловная. Повиновались тому, в ком полагали наиболее пламенной любви к Вере и Монарху, более ненависти к чужеземному игу, грозившему России. В губерниях Псковской, Тверской, Владимирской, Рязанской, Тульской и Калужской, пределы которых три месяца были угрожаемы нашествием, все исполняли обязанности, возлагаемые на них Правительством, охотно вступали сами или отдавали детей и братьев на службу, безостановочно взносили подати хлебом, скотом, деньгами, одеждой, обувью. При удивительном единодушии, воспламенявшем все сословие, не колебалась безусловная покорность к властям. Повсюду кипела величайшая деятельность, ставили рекрут, снаряжали ополчение, формировали полки; все горело усердием, двигалось, переносилось, поспевало где было нужно, везде царствовал какой-то самодельный порядок. Фабриканты и ремесленники преимущественно занимались военными изделиями; каждый ремеслом своим способствовал общим пользам. Кузнецы и слесаря ковали оружие, портные и сапожники приготовляли одежду и обувь для воинов, седельники сбрую для конницы, плотники и столяры строили обозы для полков и дружин. Десятки тысяч подвод были в движении по губерниям. Никто не ослабевал при понесении трудов и чрезвычайных издержек. Каждый действовал по способностям и состоянию, кто советом, кто иждивением, кто оружием и жизнью; все силились преодолеть врага, но общественный порядок оставался ненарушимым, святость законов неприкосновенной. Без неволи и принуждения отправляли тяжкие повинности, ополчались за родину, переносили несчастие, как действие гнева Божия, безропотно, с христианским смирением, и великое ручательство силы Государства – покорность начальству и помещикам ни в каком случае не прерывалась.
Для полноты рассказа о народной войне должно изобразить, в каком положении находились сопредельные с армиями губернии. Изберем одну из них, и по ней, с немногими местными изменениями, можно будет заключить, что делалось и в других. Пусть примером послужит Калужская, не потому, чтобы соседи ее чем-либо уступали ей в рвении, но по той причине, что в ней тогда стояла армия при Тарутине, и на этот тесный утолок Калужского горизонта были обращены взоры целой России, с теплой мольбой ко Всевышнему. Через два дня после Бородинского сражения Князь Кутузов объявил Калужскую губернию в военном положении и приказал: «1) Закрыть присутственные места и оставить только Губернское Правление, камерную часть Казенной Палаты и рекрутское присутствие. 2) При сближении неприятеля к губернскому или уездным городам отправить провиант, а остальной истребить, дела и казну вывезть, вино из бочек выпустить». По получении повеления губернские начальства, собравшись на совещание, положили: кому именно из чиновников отправляться с казною и архивами и кто на время должен оставаться для исполнения различных должностей. Вскоре приказано закрыть камерную часть и рекрутское присутствие. Все дела сосредоточились в учрежденном Временном Воинском Комитете, который зависел непосредственно от фельдмаршала, руководствовался Положением для большой действующей армии и имел под своим начальством внутреннюю стражу. Ежедневно, без определенного времени, собирались: Губернатор, начальник ополчения и губернский предводитель. Приговоры и определения, смотря по важности, отсылались на утверждение Князя Кутузова. Должность интенданта возложена была им на Губернатора, имевшего в ведении своем весь запас, собранный для армии с Калужской и привозимый из других губерний в Калугу. Губернатору поручено было доставление всех потребностей в армию, для быстрой перевозки коих пришло из Тульской губернии в Калугу 5000 подвод, а в Калуге находилось их ежедневно до 8000.