Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами)
Шрифт:
С заходом солнца буря начала утихать, но разгневанное море все еще поднимало волны весьма высоко. Мы поставили спереди на судне четырех человек, чтобы следить за движением к острову, которое опасно из-за скалы, лежащей перед Гохландом; эти четверо должны были о том, что увидят, немедленно кричать шкиперу, стоявшему у руля. На наше счастье, пошел снег, и так как вообще в этот день погода была ясная и сияло солнце, так что [покрытые снегом] скалы среди черной воды стали тем более заметными, то мы к вечеру около 7 часов прибыли за остров, и во внутреннем заливе, лежащем к ВСВ, стали на якорь при 19 саженях глубины.
В этот вечер мы опять приняли немного пищи, после того как мы несколько дней не ели и не пили. Мы решили в дальнейшем, во время путешествия, дважды в день иметь молитвенные часы и вообще в известное время благодарить Господа Бога днями покаяния, молитвы и поста за милостивые помощь и избавление: ведь, по правде, в этот день мы могли ощутить
9 того же месяца мы, при хорошей погоде, оставались стоять на якоре и чинили наш корабль, как могли. Послы тем временем кое с кем из нас дали себя переправить на берега, чтобы осмотреть расположение острова и развеселить себя. К вечеру мы совещались с шкипером, куда теперь направить наш курс: послы считали желательным направиться решительным образом к Нарве, шкипер же приводил доводы за возвращение в Ревель, а еще другие лица, принимая в расчет, что дальнейшая поездка на столь разбитом судне в такую погоду и в таких местах была бы в высшей степени опасна, желали лучше быть высаженными на этом острове и каким-либо иным случаем, а именно при помощи стоявших в то время у Гохланда лифляндских рыбаков из Ревеля, окончательно переправиться на берег. Однако ни на чем не порешили, постановив обождать и подумать до следующего дня. И так все легли на покой. Около 9 часов шкипер опять пришел к постели послов и сообщил, что ветер передвинулся на восток и гнал нас к берегу: поэтому нам без риска нельзя было оставаться на том же месте. Он считал за лучшее подняться с якоря и направиться обратно в Ревель. Послы дали ему в ответ: пусть он поступает так, как он думает отвечать перед Богом и людьми. Когда теперь подняли якорь, ветер превратился в несущийся ураган, который гнал корабль все более и более к суше, так что никакие труд и работа, направленные к отведению судна [от берега], не могли ни к чему привести. Теперь опять поднялся сильнейший вопль: стали кричать, чтобы всякий, кто желает спасти свою жизнь, поднялся с места и направился на палубу корабля, так как пришла большая беда; казалось, все ведет к опасному кораблекрушению. Легко представить себе, как мы опять себя чувствовали.
Правда, опять опущен был якорь, но судно оказалось слишком уже близко пригнанным к берегу: приблизительно на 30 от него сажень. Поспешно спущена была корабельная лодка, и первыми высажены были на берег послы, а за ними некоторые другие из нас. Тем временем судно достигло больших камней, которых был полон весь берег, и начало ударяться о них с большою силою и треском, так что оставшиеся на корабле думали, что оно сейчас же разобьется на мелкие куски, а они все потонут. И хотя они и страстно желали также, подобно другим, быть высаженными в лодке на берег, экипаж судна этому воспротивился, чтобы остающиеся на корабле не оказались в бедственном положении, если бы лодка [перегруженная людьми] была разбита волнами на берегу на камнях. По той же самой причине некоторые из нас были высажены из лодки в воду до самых бедер, так что мы должны были в воде между камнями искать брода к берегу. В то время как я стоял в воде, была также выброшена и шкатулка посла Брюггеманна, довольно тяжелая от драгоценных вещей, находившихся в ней; когда волны понесли ее опять в сторону моря, я захватил ее своими руками, ослабевшими от недавно вынесенной тяжкой болезни, а наш медик поймал меня за кафтан, и таким образом, цепляясь один за другого, мы были вытащены из волн, которые не раз совершенно заливали нас обоих. Когда судовая команда заметила, что судна уже не сохранить больше, она развязала якорный канат, в надежде, что судно отнесет поближе к берегу и что оно не будет больше подниматься волнами и ударяться о дно. Это, однако, не помогло нисколько, так как буря была еще слишком сильна; проработав еще целый час на камнях, судно разбилось и погрузилось на дно. Впрочем, еще раньше этого были высажены на берег остальные люди.
В этом месте острова находились пять рыбачьих хижин, в которых жили ненемецкие лифляндские крестьяне, запоздавшие здесь из-за рыбной ловли и продолжительной непогоды. Сюда мы и завернули.
Если бы нас прибило к другому месту этого острова, где нельзя было бы так легко достигнуть этих рыбачьих хижин или даже найти их, то мы вряд ли были бы в состоянии выдержать эту ночь с ее холодом, в наших мокрых одеждах. К тому же только что выпал глубокий снег, так что мы не могли узнать ни пути ни дороги. Мы случайно пришли к старой часовне, в которой в предыдущий день некоторые из нас побывали и, по состоянию своему, кое-что пожертвовали в церковный ящик. Эта часовня, лежащая несколько поодаль рыбачьих хижин, тем не менее показала нам правильный путь к ним, так как мы уже раз ходили этим путем.
Утром следующего дня, а именно 10 ноября, мы пришли на берег, чтобы справиться, можно ли добраться до корабля и спасти груз. Море, однако, волновалось столь сильно, что никто не решался подъехать в лодке.
После обеда, когда ветер и волны улеглись, постарались спасти из воды лошадей и другой груз. Действительно, удалось спасти много груза с 7 лошадьми, которые успели вырваться и держать свои головы поверх воды; однако из них остались живы только 5. Остальные утонули.
Во время этого кораблекрушения погиб, между прочим, большой великолепный часовой механизм, считавшийся редкостным произведением искусства и оценивавшийся в несколько тысяч рейхсталеров. Испуганные лошади разбили и растоптали механизм вместе с его футляром.
В течение следующих дней опять была хорошая погода и светило солнце; мы поэтому просушили наши одежды, книги и утварь, частью обезображенные, частью совершенно испорченные соленой водою.
Глава XX
(Книга II, глава 5)
О Гохланде и о том, как мы наконец переправились в Лифляндию и выехали в Ревель
По всему казалось, что нам придется на этом острове пробыть еще некоторое время, и мы не знали, когда Господь пошлет нам средство к спасению; кроме того, мы должны были опасаться, что с началом зимы погибнем здесь с холода или даже с голода. Ведь, как нам сообщили, немного лет назад некоторые крестьяне и другие лица, непогодою занесенные сюда и потерпевшие крушение, принуждены были, чтоб спастись от голода, питаться березовою и еловою корою. Поэтому нам пришлось бережливо расходовать провиант, которого нам удалось спасти весьма неважный запас — в особенности что касается хлеба. Расплывшиеся сухари, которые нельзя было высушить вновь, мы сварили с тмином и ели, вместо хлеба, хлебая ложками; кое-кому из нас это показалось весьма горьким. Однажды добыли мы большое количество мелких гольянов, поймав их рубашками и простынями в речке, стекавшей с горы; их было достаточно на двукратный обед всех наших людей.
Hochland [высокая страна] — так назван этот остров потому, что он весьма возвышен; он имеет в длину три мили, в ширину — одну милю и состоит почти исключительно из скал, поросших елями и другим лесом. Он был полон зайцев, которые, подобно всем лифляндским зайцам, зимою имеют белоснежный мех; из-за кустарников и высоких скал за ними здесь нельзя охотиться с собаками.
Когда мы сидели на этом острове, в Ревеле пошли слухи, что все мы утонули: передавали, будто на берегу найдено было несколько трупов, одетых в красное (такова была наша ливрея). Этому тем более поверили, что упомянутая выше барка, прибыв на место, сообщила, что мы у Большого Рогге шли впереди нее на парусах; между тем мы не прибыли в гавань, и в течение 8 дней не было о нас ни малейшего известия. Поэтому наши сотоварищи считали нас совершенно погибшими; среди них возникла большая печаль, стали раздаваться жалобы, и они, подобно потерянным овцам, блуждали, начав даже строить планы, как один пойдет в одну, другой в другую сторону.
12 ноября пришли две финляндских лодки, также прибитые непогодою к Гохланду. На одной из них наш камергер, высокоблагородный, мужественный и храбрый Иоганн Христоф фон Ухтериц (ныне княжеский голштинский камеръюнкер в Готторпе), 13 того же месяца, когда буря улеглась, в сопровождении одного лакея, был послан на сушу и в Ревель, чтобы сообщить о нашем положении и состоянии. Легко понять, с какой радостью он был принят нашими сотоварищами: все они бегали кругом него, плакали от радости; не знали, о чем прежде всего поговорить и спросить.
17 того же месяца послы, каждый с пятью провожатыми, велели перевезти себя в двух небольших рыбачьих лодках окончательно на сушу, отстоящую от Гохланда на 12 миль. Это была поездка плачевная и опасная. Лодки были стары и вверху лишь лыком связаны и зачинены, особенно та, в которой сидел посол Крузиус; вследствие этого вода во многих местах просачивалась и один [из бывших в лодке] постоянно должен был затыкать отверстия и выливать воду. Парус был составлен из старых лохмотьев. Лодочники могли идти только перед ветром [фордевинд], так что, отъехав при добром попутном ветре 5 миль, когда ветер начал менять направление, они и думали вернуться обратно на Гохланд. Однако, увидев, менее чем в полумиле от нас, небольшой остров, мы настояли, чтобы лодочники убрали паруса и прибегли к веслам; действительно, мы к вечеру и прибыли на остров. На этом острове мы не нашли ничего, кроме двух пустых хижин, которые наполовину были выстроены в земле; в них мы развели огонь и провели здесь ночь. Здесь начал ощущаться недостаток в хлебе, и мы, поэтому, вместо него, должны были есть сыр пармезан, которого еще оставался большой кусок. Утром отправились мы в дальнейший путь при попутном и слабом ветре, но при очень сильной зыби.