Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами)

Олеарий Адам

Кальмар — важнейший город в Смоланде, в 40 милях от Копенгагена, на берегу моря. Он невелик и состоит из плохих деревянных домов. В нем, однако, находятся королевский дворец и хорошо укрепленная валами крепость: год тому назад город был почтен королевским шведским торжеством.

Из Кальмара Иоганн Фохт и Стен Иенсен опять были посланы обратно, через Данию, в Готторп, чтобы привезти новые верительные грамоты, так как прежние испортились в морской воде.

После этого совещались, что лучше: морем ли ехать дальше или сушею через Швецию, и, наконец, по многим причинам, было решено, принаняв опытного штурмана к нашему, отважиться и дальше через море. Так как, однако, в Кальмаре нельзя было достать штурмана, то мы взяли двух лоцманов, которые должны были на протяжении полумили показывать нам путь через мелкие места. И вот 3 того же месяца мы, во имя Божие, опять стали под паруса и проехали мимо большой круглой скалы, прозванной Шведскою Девою, которую мы оставили по левую руку от себя в море. Ее расстояние от Кальмар-зунда определяется в 8 миль. Около полудня в стороне от нас показался замок Борхгольм, лежащий на Эланде. К вечеру мы достигли оконечности острова Эланда и в эту ночь обогнули ее при таком жестоком

северо-восточном шторме, что передняя часть судна шла скорее под водою, чем над нею, а волны ударяли до парусов. При таком шторме и корабельный насос стал плохо действовать, и его пришлось с большим трудом распутывать и приводить в ход; между тем вода вычерпывалась деревянными посудинами и котелками, что делалось ужасно плохо, так как никто не мог стоять на судне. Буря продолжалась до полудня, и так как едва шесть румбов попадало в наши паруса и мы из-за этого не подвигались вперед, но придвигались все больше к берегу Эланда, то шкипер наш стал очень беспокоиться: он говорил, что стоит буре продлиться еще два часа и корабль будет прибит к подветренному берегу и погибнет. Поэтому мы снова были в немалой боязни, но, когда потом ветер стал прибавлять нам то по три, то по четыре румба, мы опять, обрадованные, могли преследовать свой курс дальше. К вечеру увидели мы большой остров Готланд ^[87] .

87

остров Готланд. Нами опущена глава, заключающая описание его, как не имеющая никакого отношения к России. В главе этой (книга II, гл. 3) выказано очень много учености. Между прочим упоминается датская хроника Ганса Нильсона Стрелова (Hans Nielssons Strelow «Gottlandische Chronica»), где рассказано, что в XIV в. до Р. X. вооруженное население Готланда, Эзеля и Даго прошло по России до Танаиса или Дона, и, смешавшись там с гетами, образовало много племен, в том числе и готское. Олеарий как бы верит этим басням. Перечисляя в той же главе народы, съезжавшиеся в Висби на Готланде для торговли, Олеарий не забывает упомянуть и русских.

Глава XIX

(Книга II, глава 4)

О дальнейшем ходе нашего опасного мореплавания

5 ноября, когда мы проехали мимо Готланда, опять поднялся сильнейший шторм с ЗЮЗ, так что волна за волною заливала корабль. Вечером около 10 часов мы бросили лот и нашли глубину в 12 сажень. Боясь наскочить на сушу, мы ночью опять взяли направо в открытое море. В течение этих дней мы, ввиду постоянной бури, пользовались изо всех парусов одним гротом.

6 того же месяца около полудня мы встретили голландское судно, которое сообщило нам о расстоянии и о правильном курсе к острову Дагерордту [Даго], который мы и увидели к вечеру. К ночи, однако, буря опять погнала нас налево к открытому морю.

7 того же месяца, когда мы к полудню увидели Дагерордтский мыс, штурман принял его за Этгенсгольм [Оденсгольм], полагая, что сильная буря должна была в предыдущую ночь загнать нас слишком далеко к северу. Поэтому, в незнании, направили мы наш курс на опасный залив Гундсвик, где не раньше заметили, что перед нами лежит Дагерордт, как подойдя к земле столь близко, что могли узнать башню [на острове]; пришлось поэтому с большою опасностью опять выходить из залива. В этот день к нам подошла сбившаяся с пути барка и узнав, что мы идем к Ревелю, последовала за нами. К вечеру, однако, она нас оставила и стала на якоре у Дагерордта; на следующий день она, наверное, прибыла в Ревель. Однако, невзирая на то, что все послеобеденное время мы имели перед глазами лифляндский берег, а именно — Большой Рогге, а к вечеру находились от острова Наргена, лежащего у ревельской гавани, не более чем в доброй миле расстояния, наши шкипер и штурман все-таки не решались, руководствуясь одним лотом, въехать в залив или хотя бы, подобно барке, бросить якорь, несмотря на то, что их к тому побуждали. Поэтому мы опять направились в открытое море при весьма бурном ветре.

Вечером около 10 часов начал страшно свирепствовать ветер, и раньше, чем мы успели спохватиться, со страшным треском сломались грот- и бизань-мачты и немедленно же повалились за борт, как раз через место, где спал наш доктор. Боцман, по несчастию своему стоявший на палубе, получил такой удар канатом, что у него кровь пошла носом и ушами и вплоть до третьего дня он не мог ни прийти в полное сознание и подняться, ни объяснить, что с ним именно случилось; на Гохланде ему пришлось из-за этого несчастия распроститься с жизнью. При этом падении был вырван и шпиль, несмотря на громаду и тяжесть свою, может быть — оторвавшимся напряженным канатом. Следовало удивляться тому обстоятельству, что бизань-мачта, которая, вырвавшись, разбила всю каюту, все-таки не повредила нактоузика ^[88] , в котором стояли компасы, несмотря на то, что бизань-мачта именно к нактоузу была прикреплена. Это было большим для нас счастьем: если бы компасы были разбиты, то мы не знали бы, куда нам направиться.

88

нактоузика. В подл. Nachthausgen, маленькие нактоузы — помещения компаса.

Это несчастие опять вызвало сильный испуг, ужас и вопли среди нас: корабль более, чем прежде, стало раскачивать со стороны в сторону, так что мы, шатаясь и качаясь как пьяные, валились друг через друга; никто без опоры не мог стоять, ни даже сидеть или лежать. Сломавшаяся и державшаяся еще на нескольких канатах мачта жестоко ударялась о судно. Шкипер вел себя весьма нехорошо; ему хотелось спасти такелаж, а между тем кораблю от сильных ударов грозила большая опасность. Поэтому все-таки, по серьезному требованию послов, канаты были обрублены. Боцманы жаловались и с воплями оплакивали своего сотоварища, лежавшего замертво. И вот опять и эту ночь провели мы в страшной боязни.

В начале следующего дня, 8 ноября, мы с тоскою и нетерпением ожидали увидеть ревельскую гавань, надеясь в этот же день спастись от неистовых волн и стать на берегу давно желанного порта; по нашему расчету ничего иного не следовало ждать, вследствие чего и посол Брюггеманн еще в предыдущий день успел сделать распоряжение, в каком именно порядке и с каким великолепием следовало въезжать в Ревель. Однако наши надежды и распоряжения расплылись как бы водою, земля как бы убегала от нас, и опять ее не было видно, и снова мы не знали, где мы. Хотя нам и казалось, что мы заблаговременно направили курс наш в гавань, все-таки выяснилось, что ночью нас слишком далеко отнесло влево от суши, так что утром мы не могли вновь достигнуть высоты [гавани]. Когда к 9 часам утра солнце несколько показалось, уничтожило туман и осветило нам окрестности, мы заметили, что успели уже проехать мимо ревельской гавани. А тут еще, при полном солнечном свете, с юго-запада поднялась страшная, неслыханная буря, подобная землетрясению — точно она собиралась уничтожить и смешать все: и небо, и землю, и море. В воздухе шел страшный свист и шум. Поднявшимся в виде громадных гор пенистые волны жестоко свирепствовали друг против друга. Корабль неоднократно как бы поглощался морем и вновь извергался им. Шкипер, человек старый, и некоторые из наших людей, которые раньше в ост- и вест-индских поездках насмотрелись всяких тяжких бурь, и те уверяли, что никогда еще не приходилось им испытывать такой бури и опасности.

Что тут было делать? Опять мы решили, что погибли, и другого средства мы не нашли, как, по совету штурмана, повернуть руль и направить судно к финляндским шхерам, или скалам, стараясь избегнуть подводных скал (которые в такую погоду должны бы, как говорится, «гореть», то есть шумом волн давать знать о себе) и надеясь, что или удастся укрыться в гавани Эльзенфосс ^[89] [Гельсингфорс] в Финляндии, или же, если бы Бог наслал на нас милостивое крушение, то, может быть, кое-кто будет выброшен на скалы и сохранит жизнь: ведь самое судно, будучи разбито, не могло дольше держаться на море. Поэтому некоторые из нас спрятали на себе все то, что им было особенно дорого и что они надеялись унести с собою.

89

Эльзенфосс. Гельсингфорс ли это, остается под сомнением. На карте Балтийского моря у Олеария и Helsinga и Elsenvoss.

Посол Брюггеманн открыл свою шкатулку, или дорожный ящичек, и разрешил всякому желающему захватить с собою, сколько кто хотел, денег и драгоценностей, на случай кораблекрушения, чтобы спасшийся лучше мог устроится, достигнув берега.

Некоторые из нас пали послам на шею со слезною мольбою, чтобы они, если могли помочь нам в чем-либо во время кораблекрушения, не оставили нас. Послы обещали исполнить эту просьбу. Мы плыли дальше, колеблясь между боязнью и надеждою, смертью и жизнью. Так как, по-видимому, жизнь наша должна была погибнуть, то каждый из нас примирялся с этим и готовился к смерти, но, тем не менее, естественная любовь к жизни у большинства из нас проявлялась все-таки в стонах и жалобах. Тут можно было сказать: «Из бездны взываю я к Тебе, Господи!» Некоторые сидели окоченев и от страха смерти не могли ни петь, ни молиться; оставалось только вздыхать. Один, из сожаления, утешал другого доброю надеждою, которой сам он не разделял. Когда наш священник, который раньше других воспрянул духом, запел:

Сегодня свежи мы, здоровы, сильны,  А завтра, быть может,  мы в гроб лечь должны,

то другой наш сотоварищ сказал: «Ах! Это счастье совсем не по нам; завтра, быть может, наши тела будут плавать вокруг скал». Как раньше мы охотно отказывались и от корабля и от имущества своего и просили только об одной жизни, так, в конце концов, забыли мы и о жизни и просили только о загробном блаженстве. В наших собственных глазах мы уже были мертвы, и вид у нас был, как у бледных трупов. Когда посол Крузиус увидел среди нас такой упадок духа, он сказал: «Продолжайте молиться! Я знаю. Бог нам поможет: мне это подсказывает мое сердце». Тем временем буря все возрастала и отогнала нас и от здешней гавани, так как судно, лишенное лучших парусов своих и принужденное пользоваться одним фоком, не желало более повиноваться штурману, но бежало вдоль Финского залива по ветру.

Теперь мы опять не знали, куда нам ехать. Главному боцману Юрьену Стеффенсу наконец пришло в голову, что перед нами как раз среди моря лежит остров Гохланд, на котором ему приходилось бывать и где он находил добрый якорный грунт. Этот остров лежит в 17 милях от Ревеля; следовало только попробовать, не удастся ли его достигнуть, и укрыться за ним. По его мнению, это было вполне возможно, лишь бы только удалось увидеть этот остров днем. Однако, так как день на половину уже успел пройти, нельзя было надеяться так скоро добраться до острова, тем более что один фок должен был подвигать судно вперед и не мог его уносить от волн. Поэтому-то мы и испытали раз — и это было для нас ужаснее всего, — что громадная волна сзади обрушилась на нашу каюту, перебросилась на корабль и покрыла его целиком. От сотрясения мы все попадали, думая, что идем ко дну. Нам пришлось поспешно заняться выкачиванием и выливанием воды, которая постоянно вливалась в разбитую каюту; и так мы плыли дальше в постоянном страхе. Приблизительно в три часа пополудни один из боцманов полез на фок-ванты, чтобы посмотреть, близка ли земля. Когда он увидел остров и закричал: «Слава Богу! Я вижу Гохланд!» — мы так сильно обрадовались, что захлопали в ладоши, заплакали от радости и снова начали говорить друг другу слова утешения: «Значит, услышал-таки Господь Бог наши вопли и вздыхания: Он не желает нас оставить». И мы уверенно стали петь: «Тебе Бога хвалим». Мы думали, что уже избежали опасности, а ведь между тем мы плыли все еще на разбитом судне среди неистовых волн и не знали, что за несчастие нас ждет около Гохланда.