Опоздавшие к лету
Шрифт:
Уходите отсюда все! Вы не нужны здесь никому, а главное – вы не нужны здесь земле! Она сама гонит вас. Вы думаете почему-то, что это геройство – остаться под огнем и помереть за что-то. А настоящее геройство – это сохранить себя, потому что это и труднее, и нужнее, а главное – потому что придется переступить через себя, через свое рабство и страх, для этого надо хоть на миг почувствовать себя свободным – так почувствуйте же! Смотрите на меня! Я, человек, пытавшийся сохранить правду о вас, – я призываю вас к свободе, к свободе перед всем в мире, а главное – перед самим собой. Человека нельзя заставить сделать что-то против его воли, потому что у свободного человека всегда есть возможность выбрать между бесчестием и смертью, и смерть в этом выборе имеет равный вес с бесчестием. Самое маленькое из бесчестий весит столько же, сколько смерть. Вы все знаете, что это так, но привыкли и смирились с тем, что от вас ждут не выбора, а послушания; что ваша голова и совесть не нужны никому, а нужны только руки и ноги. Так прозрейте! Учитесь быть свободными! Раб мечтает о том,
Мимо, вслед за уходящими, проскользнул Камерон с кинокамерой, бледный и решительный, и Петер сказал ему: «Не отходи от них далеко, я его выцарапаю», – Камерон кивнул, а Петер бегом, оскальзываясь на раскисшем снегу, ринулся к штабу, к квартире генерала, к резиденции господина Мархеля, прокручивая в голове комбинации, по которым освобождение Шанура исходило бы от них, но добежать не успел, потому что на дороге разорвался снаряд, потом еще и еще, Петер нырнул в кювет, стреляли откуда-то со стороны подъездной дороги, там поднялась заполошная стрельба изо всех видов оружия, непонятно было только, кто и в кого стреляет, взрывов поблизости больше не было, потом мимо Петера, обдав его грязью, промчалось несколько грузовиков – туда, в ту сторону – и за борт последнего Петер, догнав и подпрыгнув, ухватился, подтянулся и перевалился в кузов, на ящики со снарядами. Через минуту грузовик затормозил на позициях артиллеристов, Петер выпрыгнул и, пригибаясь, побежал дальше – туда, где что-то происходило. Стрельба поутихла немного, и в нее в паузах вклинивался новый звук – далекий рев многих моторов, танковых моторов, уж его-то Петер мог вычленить из любой какофонии. Кто-то метнулся ему наперерез, но тут рвануло черным слева, Петер зарылся в снег, и над ним пронеслось распластанное тело. Перед ним шагах в сорока был гребень, за которым что-то творилось, – туда, за гребень, летели трассы из-за спины, и оттуда, кажется, прилетали снаряды. Он преодолел эти сорок шагов в несколько приемов и, наконец, увидел все, как на ладони.
Танков было десятка два, и несколько задних уже горело, тяжелый жирный дым выбивался из люков, из жалюзи и стлался по земле; передний стоял поперек дороги, распустив гусеницу, и часто бил из пушки куда-то в противоположную от Петера сторону: потом он взорвался и зачадил. Это были вражеские танки, легко узнаваемые по характерным шестигранным башням и длинным тонким стволам пушек. Основная часть колонны была, кажется, в мертвой зоне, снаряды ее не доставали. Три танка обошли сбоку пылающий головной и на большой скорости рванулись вперед, один тут же вспыхнул, но не остановился, и все три пропали из виду. Остальные не двигались, потом у одного распахнулся верхний люк, и оттуда высунулся по пояс танкист, тут же схватился за голову и откинулся назад, его втащили внутрь, люк закрылся. Боковым зрением Петер уловил какое-то движение – это артиллеристы на руках катили спаренную зенитную пятидесятисемимиллиметровку, дальше – еще одну. Слева, ревя моторами и опустив стволы, шевелились зенитные самоходки. Дальше все произошло быстро: захлопали выстрелы, и взорвались еще два танка, остальные ответили вразброд, одна самоходка подпрыгнула и опрокинулась от удара, а потом разметало расчет ближней к Петеру пятидесятисемимиллиметровки, но огонь нарастал, где-то еще подтянули орудия, и танки, зажатые в лощине, вспыхивали один за другим – отсутствие камеры Петер в этот момент ощущал как отсутствие оружия, – и тут со стороны стройки появился легковой вездеходик, в котором кто-то стоял и размахивал белым флагом! Вездеходик влетел прямо под перекрестный огонь, бесстрашно лавируя между горящими машинами, стоящими и еще пытающимися ползти, но то ли его не видел никто, то ли горячка боя затянула всех, но огонь стих не сразу, и только когда пламя разрыва метнулось из-под самого вездеходика и он опрокинулся, стрельба прекратилась. Тишина навалилась сверху, страшная, страшнее канонады, потому что говорила о новом несчастье, и Петер и остальные, кто лежал и стоял на гребне, на линии огня, не трогались с места и почти не шевелились, чтобы не приблизить тот миг, когда несчастье станет понятным и потому необратимым, а пока что оставалось еще подобие надежды… ничто не шевелилось там, в лощине, танки стояли и горели молча и неподвижно, лишь дым тек, то подымаясь, то стелясь, оставляя черные разводы на серо-красном снегу… кто-то ковылял между танками, кто-то выбирался из люков, но это не меняло картины общего оцепенения. Беззвучно взлетела на огненном столбе башня одного из горящих танков, и попадали черные фигурки, и вдруг издалека, оттуда, откуда пришла колонна, донесся звук автомобильного мотора, и на побоище влетела полуторка с прицепленной полевой кухней,
– Живой! – выдохнул Петер, и Камерон, кивая и отплевываясь, стал колотить его кулаком в плечо и показывать в направлении стройки, Петер понял его, но Камерон не мог идти, подламывалась нога, и Петер стал кричать на оглохшего танкиста, который неожиданно понял его, подогнал уцелевший танк, Петер и Камерон взобрались на броню и уцепились за скобы, и танк пошел на стройку, танкист стоял в люке, Петер наклонился к нему и показывал, куда ехать, и они остановились возле резиденции господина Мархеля. Петер влетел в помещение и столкнулся в дверях с Брунгильдой, через ее плечо он увидел лежащее на полу тело, и еще кто-то стоял, уперевшись руками в стену. «Уже увели!» – крикнула Брунгильда, и они вернулись к танку, туда, куда уводили, можно было доехать, Петер крикнул: «Скорей!» – и показал, куда, и танк, взревев, покатился, они стояли на броне и всматривались вперед, ожидая увидеть конвой, но никого не увидели. Площадка у обрыва, где расстреливали, была пуста. Петер и Брунгильда подбежали к самому краю, непонятно зачем; следов было много, старых и новых, и стреляных гильз тоже много, втоптанных в снег и лежащих на снегу. Они бросились обратно к танку, нужно было куда-то торопиться, только непонятно, куда.
– Где Мархель? – прокричал Петер, надсаживаясь, чтобы перекрыть рык танкового мотора.
– Готов! – крикнула в ответ Брунгильда.
– Нужно было взять! Живым! – крикнул Петер.
Я! Брунгильда ткнула себя в грудь. – Одна! – И Петер понял, что одной взять Мархеля было не под силу.
Танк снова остановился возле резиденции, и Петер влетел туда. На полу, лицом к стене, лежало тело, и Петер сразу понял, что это не Мархель – черт знает, как, но понял. Он перевернул труп на спину, лицо было похоже, но только похоже, не более.
– Не он, – сказал Петер побелевшей Брунгильде.
– Вижу, – одними губами ответила Брунгильда. – Не он. Удрал… Поехали трясти комендатурщиков.
Но возле танка уже стояли штабные офицеры, и танкист, сняв с головы шлем, все время пытался что-то смахнуть с лица, тер щеки руками, потом принимался обтирать руки о комбинезон, и полковник из генеральской свиты свирепо спрашивал у него что-то, а танкист смотрел на него ненормальными глазами и продолжал стирать с лица что-то невидимое, но липкое. Потом полковник повернулся и увидел Петера.
– Где ваш главный? – рявкнул он.
– Сбежал, – зло сказал Петер.
– П-проклятье, – скрипнул зубами полковник. – Давно?
– Только что, – сказала Брунгильда. – Я ошиблась, понимаете? Они там переодеваниями занялись…
– Вызывай своих по рации! – крикнул подполковник танкисту. Мимо них будет проезжать штабной «хорьх» – пусть расстреляют!
Это танкист понял сразу и рыбкой нырнул в люк.
– Не видели нашего оператора, которого арестовали? – спросил Петер.
– Нет, – сказал полковник. – Ваших, значит, тоже арестовывают? Ну-ну…
– Где генерал? – спросил Петер.
– Генерал? – удивился подполковник.
– Тьфу! – плюнул Петер. – Полковник Мейбагс. Где он?
– Полковник Мейбагс умер позавчера от сердечного приступа. Я заступил на его место.
Подошел незнакомый саперный старшина и молча прикрепил к погонам подполковника по большой короне.
– Поздравляю! – зло сказал Петер.
– Вот это вы зря, – сказал подполковник.
– Господин полковник, – сказал Петер, – прошу вас дать приказ срочно разыскать нашего оператора – ему грозит смерть.
– Дел у меня больше нет, – сказал полковник. – Ищите сами. Заварили кашу… кино… Вон – двенадцать танков – как корова языком! Все этот ваш… ну, попадется он мне! Специально послали нам трофейные танки для диверсионных действий, а он… Снимали это?
– Нет, – сказал Петер. – Камер не было там.
– Слава богу, – сказал полковник. Высунулся танкист.
– Проскочил, – коротко сказал он и полез из люка.
– Что значит – проскочил? – заорал полковник. – Промазали, что ли?
– Не успели, – сказал танкист. – Минутой бы раньше.
– У-у! – взвыл полковник. – Ну, я не я буду!..
Он еще орал и матерился, а Брунгильда уже тащила Петера за рукав, объясняя на бегу, что сейчас они нагрянут на комендантский взвод и вытрясут душу из конвойных…
Ничего они не вытрясли. Лейтенант, командир взвода, стоял перед взбешенным Петером навытяжку, бледный, как сама смерть, и твердил одно: арестованный был доставлен в штаб, дальнейших распоряжений не поступало.
– Он его что – с собой увез? – кричала Брунгильда.
– Ничего не понимаю, – повторял, как заведенный, Петер. – Ничего не понимаю…