Опрокинутый рейд
Шрифт:
Сразу выяснилось: едва кто-либо пытается выйти на мост, с противоположного берега начинают бить пулеметы. Пути дальше нет.
Стало темнеть. В проулке заполыхали костры. У одного из них прилег Шорохов. Старался не упускать из виду спутников. Они, впрочем, никуда больше не собирались. Как и все остальные тут, ждали встречного натиска белоказаков.
А его не будет. Те полки небоеспособны. Полностью. Он так связному и сказал. И может, пулеметчикам на той стороне это уже передали? Знать бы.
Господа в мундирах и сюртуках льстиво
Наконец в проулок подвезли трехдюймовое орудие. Отцепив лошадей, казаки-артиллеристы вручную стали выкатывать его на мост, чтобы ударить по пулеметам прямой наводкой.
Противоположный берег засверкал выстрелами. Орудие покатилось назад, сминая людей, лошадей, кирпичный забор, костры за ним…
Резво подпрыгивая, господа начали разбегаться. Шорохов смотрел на них без улыбки. На это не было силы. Попытку вкатить пушку на мост казаки предпринимали несколько раз. Все безуспешно.
«Части бригады отвести на левый берег реки Воронеж, в слободу Придача. Оборонять ее до последнего. На отряды совслужащих и рабочих, временно переданные в распоряжение бригады, это не распространяется. Впредь ими будет командовать непосредственно штаб коменданта». Такой приказ командир 3-й Отдельной стрелковой бригады Седякин получил в восемь часов вечера.
Нарочного, который устно передал его, он знал лично. Была с ним записка: «Саша! Это тебе от меня. Костя». Саша — он, Седякин. Костя — Еремеев, комендант Укрепленного района, да и почерк знакомый. Все вместе — конспирация на случай, если нарочного перехватит казачий разъезд. Отсюда и фамильярность, обычно их отношениям чуждая.
Но только подумать! Уходить за реку, когда в городе бой.
Конечно, персонально своей роли в нем Седякин не преувеличивал. Оперативно руководить сражением при отсутствии быстрой связи, да еще в полной темноте, невозможно. Остается лишь самому появляться то на одном, то на другом участке. Подбадривать личным примером. Так ли это много дает? Во время боя сила военачальника в маневре резервами. Однако их-то у штаба бригады больше нет. Даже комендантской команды. Полегла. Да и всех остальных уже осталось немного. Разрозненные роты разных полков. Всего три сотни бойцов. Сейчас они — костяк обороны. И вот увести их за реку. При том, что от города-то, с запада, к этой самой Придаче через Чернавский мост мамонтовцам никогда не прорваться. Скосят пулеметами.
«Не прорваться, — подумал Седякин, — но это в том случае только, если вслед за Курским вокзалом белоказаками не будет захвачен и Юго-Восточный, расположенный уже за рекою Воронеж, и, значит, если их бронепоезд не зайдет с тыла к обороняющим мост».
Возникла такая угроза. Потому-то и отдан приказ.
— Давай разделимся, — сказал он начальнику своего штаба
Седякин имел в виду мост через реку Воронеж.
Оба они не спали третьи сутки подряд. Лягте подумал, поднял на Седякина мутные от усталости глаза:
— Сейчас все перемешано. И представь: приходишь, отводишь своих, — оголяешь этим половину участка.
— Да.
— Открываешь возможность обойти с тыла. — Да.
— Здорово же там сейчас прижимает!
Говоря это, Лягте, как и Седякин, думал о тех частях, которые с востока прикрывают Чернавский мост.
У костра появился Кузьма Фадеевич:
— Господа! Воронежский железнодорожный мост наш. Красным каюк. И тем, и этим, — он махнул рукой. — На бронепоезде переедете реку, оттуда в штаб корпуса. Вы же хотите туда попасть?
Торопливо шли мимо домов и заборов, пересекли заросший колючей травой пустырь, взбежали на железнодорожную насыпь к отчетливо черневшему на фоне звездного неба бронепоезду.
Впереди мелькнул свет. Это был фонарь, выставленный из приоткрытой двери пулеметного вагона.
Кузьма Фадеевич обменялся несколькими словами с кем-то внутри вагона, помог им всем троим подняться по лесенке и, не прощаясь, исчез.
Дверь тяжело лязгнула, закрываясь.
Вагон освещался тускло. Шорохов вгляделся: лоснящиеся черные маты у пулеметных постов; на длинной скамье вдоль стены десяток казаков в шинелях. У каждого между колен зажата винтовка. Еще десяток казаков, но уже в гимнастерках и кителях, стоят, окружив офицера с телефонной трубкой в руке. Пулеметная команда.
Он опустился на скамью, где сидели казаки. Мануков и Михаил Михайлович сделали то же самое.
Под колесами застучали стыки рельсов.
— Понято! — крикнул офицер в телефонную трубку. — Дюжину взять в вагон, остальных на контрольную площадку. Понято! Откажутся ремонтировать-перестрелять. Понято!
Вагон заполнился гулким грохотом. Лежа на матах, пара пулеметчиков по правому борту вела огонь.
Стук колес прекратился. Бронированная дверь открылась. Казаки с винтовками один за другим покинули вагон. Словно прыгали в прорубь. Потом под доносящуюся снаружи ругань в него стали подниматься люди в черных от машинного масла и копоти ватниках: железнодорожные рабочие.
Угрожая наганами, пулеметная команда сбила их в тесную толпу. Бронированная дверь закрылась. Офицер скомандовал:
— Комиссары и коммунисты — руки вверх!
Руки подняли все. Но при этом почти у каждого из этих людей в руке была граната-лимонка.
Прежде чем приказать подниматься в вагон, казаки их, конечно, обыскивали. За гранату в кармане или за пазухой расстреляли б на месте. Но теперь достаточно было уронить одну из них на металлический пол, и все, находящиеся в вагоне, погибнут.