Оракул мертвых
Шрифт:
Влассос подскочил и сел:
— Это что за черт?
Караманлис тоже напряг слух, сначала он не смог объяснить себе столь странное явление, а потом, по мере того как музыка становилась громче и сильнее, ему словно во сне представилось, как он идет по коридору в подвале полиции десять лет назад и слышит эту песнь гордости и отчаяния, проникавшую через массивную дверь камеры.
— Я знаю, что это такое, — сказал он. — Я уже слышал эту заунывную песню… Это вызов: он хочет дать нам понять, что он здесь и ждет нас.
— Господи, я иду наверх и…
— Не двигайся! Пусть играет. Потом он запляшет, а ритм будем отбивать мы, как только прибудет остальная часть оркестра.
Остальная часть оркестра пешком поднималась во мраке по восточному склону горы, собираясь явиться в назначенное место и окружить всю вершину, заблокировав главные тропы.
Их было пятеро, с автоматами Калашникова, одетых в темное, в традиционных штанах и с поясом на талии по обычаю южных курдов. Вероятно, они происходили из Джезиреха, граничащего с Ираком. Они двигались вперед медленной и верной походкой горцев, чтобы до рассвета встретиться в назначенном месте с двумя иностранцами. Перебравшись через отрог скалы, глава отряда поднял руку, останавливая колонну, и указал на что-то впереди, в нескольких десятках метров.
Похоже было на лагерь, но около костра сидел один-единственный человек. Глава отряда подошел к нему и заглянул в лицо: голову незнакомца покрывал капюшон, но виднелись волосы и борода, темная кожа и голубые глаза, жесткие, пронзительные. Костюм его напоминал одежду крестьян высокогорья, а на коленях перед собой он держал странный предмет.
— Не позднее ли время года, крестьянин, — спросил его курд, — не слишком ли поздний час, чтобы работать таким инструментом? — Он повернулся в сторону гор. — Дует сильный ветер, но я не вижу здесь умолоченного зерна, которое нужно было бы веять.
Глаза незнакомца загорелись.
— Ты прав, пешмерга, [38] я здесь подругой причине. Возвращайся назад со своими людьми, друг, ступай с миром. Сегодня плохая ночь… — Он снова заглянул курду в лицо, в глазах его танцевали отблески пламени. — Я здесь не для того, чтобы отделять зерна от мякины этим предметом, который ты считаешь лопатой для веяния, а для того, чтобы рассеивать души по ветру, если угодно… — И он опустил голову.
— Прости, отец, — проговорил курдский воин, — но на той горе нас ждет хорошая жатва, и ты должен пропустить нас. — Он положил руку на рукоять автомата.
38
Так называются боевики курдских вооруженных формирований, буквально: идущие на смерть.
Мишель, устроившийся в своем укрытии чуть выше по горе, услышал, как ружейный выстрел эхом разнесся по долине, а потом еще один, и еще, а затем прозвучала яростная автоматная очередь, но ему не удалось определить, сколько их было и где изначальный звук, где — эхо, безумно множившееся среди ущелий и утесов вдоль голых склонов Немрут-Дага.
Сержант Влассос, тоже услышав выстрелы, снова подскочил в своем спальнике, схватившись за винтовку:
— Господи! А это что за музыка?
Караманлис не знал что и подумать.
— Спокойно, сержант. В горах полно контрабандистов, и иногда они вступают в перестрелку с отрядами армии, или это пастухи, которые воруют друг у друга овец. Вот, слышишь? Все закончилось.
В горах снова повисла тишина.
— Странное место, друг мой. А теперь давай попробуем немного поспать. Завтра мы обделаем наше дельце и перестанем о нем думать. В субботу уже можно будет поесть вкусного фасолевого супа на Плаке и выпить молодой рецины.
— Да, — сказал Влассос, — я об этом не подумал: ведь уже почти настало время молодой рецины.
Норман и Мирей прибыли в Эски-Кахту вскоре после полуночи, на новой машине, «шевроле-блейзер», на который обменяли свой «пежо» в агентстве по прокату в Кайзери. Начался дождь, и пыльные улицы Эски-Кахты превратились в блестящие потоки. Громкоговоритель на башне минарета передавал приглашение на последнюю молитву дня, и пение муэдзина словно плач растекалось среди дождя.
Норман и Мирей прилегли поспать на часок, предварительно поставив будильник. От прерывистого звука электронных часов Норман проснулся, сел, привел спинку в вертикальное положение и завел машину, позволяя Мирей еще немного отдохнуть. Он посмотрел на нее долгим взглядом: даже до такой степени уставшая, с темными кругами под глазами, закутанная в свитер, она оставалась удивительно красивой.
«Шевроле-блейзер» двинулся по грунтовой дороге, ведущей к горе: теперь под колесами был толстый слой грязи, и машину заносило на каждом повороте. Норман включил радио и нашел волну американской базы в Диарбакире. Синоптики обещали ночью снег, более трех тысяч футов квоты.
Капитан Караманлис проснулся после тяжелого сна от холода: дул очень сильный ветер, падал ледяной мокрый снег, мелкая крупа больно била его по лицу и рукам. Он взглянул на часы: пять утра, все еще темно, но благодаря снегу и облачности вокруг заметно было рассеянное сияние, словно приближался все еще далекий рассвет. Он бросил взгляд на вершину горы, и ему показалось, будто там мерцает огонь. Да, там кто-то движется: пламя, становившееся все ярче, в какой-то момент озарило нежным красным отблеском каменных колоссов, неподвижно сидевших у подножия огромного мавзолея, выхватив их из сумерек, словно призраков. На площадке горел огонь, оттуда снова послышалась мелодия флейты, сначала слабая, едва уловимая, тонкая и печальная, словно стон, а после ставшая громкой и пронзительной, подобной боевому кличу горной птицы.
Он разбудил Влассоса, тот стал протирать глаза и натянул повыше воротник ветровки.
— Пора двигаться, — сказал Караманлис, — он ждет нас наверху, нужно покончить с этим.
— Но, капитан, разве к нам не должно было прибыть подкрепление?
Караманлис опустил голову.
— Они уже довольно давно должны были быть здесь… Этим людям не страшны ни горы, ни снег. Боюсь, те выстрелы, что мы слышали…
Влассос ошеломленно и взволнованно выпучил глаза: