Орбита мира
Шрифт:
– Совсем нет, - подтвердил медик.
– И установки на Софоре тоже нет.
– Как нет?
– от этих слов растерялся даже Никитин.
– Они её разбили, что ли?
– Я не знаю, что с ней сделали, но Софора теперь короче метра на три, и выглядит как оплавленая!
– Степняков в недоумении глядел на вроде бы прочные металлические трубки монтажной фермы. Вокруг них облаком мелкого космического мусора парили оборванные кабели и лохмотья оплётки.
– Отправляйся по отсекам, проверяй на разгерметизацию, - приказал Никитин.
– Мы
– Есть!
– торопливо согласился медик. Угрозу он представлял себе крайне хорошо. Это при сравнительно большой пробоине станция могла погибнуть за считанные минуты - но и слышно такую дыру в любом отсеке даже при активной работе всех бортовых систем. Небольшая трещина гораздо коварнее. Медленная потеря воздуха лишает сознания незаметно и эффективно. Степнякову оставалось только ухватить фонарик в одну руку, блестящую кастрюлю измерителя - в другую и отправляться в полёт.
– Связь бы нам, командир, - пожаловался в пустоту Бороденко, пока они пытались оживить питание с хотя бы одной солнечной батареи. Фонарик с разряженными аккумуляторами то и дело гас, и его приходилось каждые несколько минут подкачивать отдельно.
– Разберёмся с жизнеобеспечением, займёмся связью, - ответил Никитнн.
– Если мы станцию не удержим, на ремонтную экспедицию может просто денег не хватить. Туриста сюда отправлять никто в своём уме не разрешит, а без валюты - сам понимаешь.
– Да уж, - мрачно прокомментировал ситуацию Бороденко.
– Сказал бы мне кто это десять лет назад...
Несколько минут прошли в напряжённой работе. Затем вернулся Степняков.
– Течей на станции нет, давление в норме, - сказал он.
– Командир, я кислородную шашку зажгу?
– Разрешаю, - согласился Никитин.
– Только проверь сначала, как бы чего не вышло. Сам понимаешь, нам тут сейчас только пожара и не хватало.
– А-ага, - растерянно подтвердил медик. В теории пожар на станции можно потушить, а первое время сразу после него протянуть в изолированных противогазах. Но это на исправной станции, а не внутри набора полностью мёртвых отсеков, в которых уже не работали ни СЖО, ни даже аварийное освещение.
Коробка с укладкой кислородных шашек напоминала боекомплект старинной пушки - отдельные ячейки с крышками, под которыми ждали своего часа цилиндры с буквенно-цифровым кодом на корпусе.
Как он должен был проверять шашку и печь, Степняков не имел ни малейшего понятия, но послушно осмотрел и то и другое, повертел шашку в руках и чуть ли не понюхал. Затем очнулся, истерически хихикнул, вставил шашку на место, проверил затвор и решительно наколол специальным рычагом химический капсюль. Систему аварийной регенерации кислорода делали умные люди, и рассчитывали её на что угодно, включая ядерную войну - поэтому в самой кислородной печи не было даже электрики, не то, что электроники. А химия и механика решили вопрос просто и надёжно - как автомат Калашникова.
Зашипело.
Через многочисленные отверстия тёплой волной пошёл кислород. Степняков жадно вдохнул и решительно толкнулся прочь от установки. Хотя облака углекислоты без вентиляции и начинали понемногу давить на организм, дышать чистым кислородом тоже не стоило.
Любой из членов экипажа отлично понимал, что без постоянного разгона выдохнутого углекислого газа - движениями или резкими взмахами рук у лица, отравление углекислотой довольно быстро начнёт брать своё даже с тренированных организмов космонавтов.
Степняков просто немного лучше других знал симптомы и стадии отравления. Итог же виделся один - обманчиво медленное накопление отравы и резкая потеря сознания. Без питания и вентиляции станция могла превратиться в братскую могилу на троих за считанные часы. Оставалось только поторопиться к товарищам, и надеяться, что их сил и знаний хватит, чтобы успеть вовремя.
– Как там печка, в порядке?- встретил его Никитин.
– Да, подтвердил Степняков.
– Никаких проблем.
– Отлично, - кивнул Никитин.
– Давай к стеночке, посветишь нам тут.
Температура на станции медленно ползла вверх. Без циркуляции на теневую сторону корпуса жидкого теплоносителя, солнце грело станцию куда щедрее, чем на Земле. Конечно, между 130 градусами тепла на освещённой стороне и 120 мороза на теневой рано или поздно установилась бы какая-то равновесная температура - но понятиям о нормальной человеческой жизни она вряд ли соответствовала. Без активного теплообмена станция отдавала тепло куда хуже, чем набирала.
Земля в иллюминаторах бесстрастно отражала солнечный свет на внутренние поверхности станции. Пучки кабелей, провода, инструменты, коробки с мелкими деталями и прочая утварь в этих потёмках выглядели совершенно чужими. Даже намертво забитые на Земле в подсознание сведения о том, где что лежит, помогали не сильно.
Но техника постепенно отступала под натиском человека. Помогло то, что сильных физических повреждений бортовые системы не получили. Случись иначе - "Мир" превратился бы в гарантированный склеп для своего экипажа.
– Перекур, десять минут, - устало объявил Никитин, когда с единственной на скорую руку оживлённой солнечной батареи потекла энергия. Немного, только на аварийную сеть - но вполне достаточно, чтобы на станции появился хотя бы свет и хоть какая-то циркуляция воздуха.
– И давайте хотя бы немного поедим.
Степняков и Бороденко послушно заняли места у стола. Заскрипел ключ по консервной банке, привычно зашуршали пакеты. Сил после ударного ремонта оставалось ровно на то, чтобы хоть как-то двигать челюстями. Еда казалась ещё более пресной, чем обычно.
– Голова побаливает, - сказал Бороденко.
– Надышались таки.
– Если через полчаса не пройдёт, съешь таблетку, - Степняков что-то быстро прикинул в уме.
– Для серьёзного отравления ещё рано.
Бороденко выдавил из пакета шарик воды и устало смотрел как тот медленно, по сантиметру, ползёт к его лицу.