Орден Креста
Шрифт:
Верно, или не верно? Имел ли он право решать подобное? Имел ли права Мелдрен решать? Трусость? Смелость? Слабость? Воля? Все казалось каким-то не полным, не верным, не тем. Он не стал судьей, ведь всегда боялся судить и ставить себя выше, он лишь остановил бессмысленные игры с Тьмой, опасно само по себе. Он выполнил свой долг, он поступил верно, но почему тогда не оставляла горечь и внутри роились сомнения?
Что-то в нем беспокойно ныло, подобно предчувствию, но он прогоняя прочь сомнения, вновь и вновь убеждая себя в собственной правоте, списывал этот внутренний зуд на усталость.
Лишь поздним вечером, из этого сурового каменного состояния, его вывел маленький Артэм, вбежав в его кабинет.
– Пап, когда мы уже домой пойдем!?
– воскликнул он со всей своей детской непринуждённостью.
Стен
Не говоря ни слова, он жестом позвал к себе сына и, усадив мальчика на колени, посмотрел в окно.
Уже медленно темнело. Городок затихал.
– Па,- начал было Артэм, но Стен ему тихо прошептал.
– Сейчас пойдем.
Он затушил свечу на столе, но продолжил так сидеть, придерживая мальчика на своих коленях.
Его истерзанная сегодняшним днем душа просто грелась от тепла отцовских чувств. Сыновья став его смыслом были и его светом, единственным светом во всей этой суровой жизни. Возможно его дети были единственными кто видел сейчас его искренность, так редко сверкающую сквозь самоконтроль.
Сейчас сидя в темном кабинете с маленьким мальчишкой на руках, он забывал про инквизицию, дела экзархата и цепные печати древних. Переставая быть воином, стражем и инквизитором, он становился просто человеком, просто отцом, просто доброй душой, которой очень не хватало тепла.
Этот маленький мальчик на его руках был единственной отрадой, был его радостью и его счастьем, источником того тепла, которое еще могло достучаться до закованного в броню принципов сердца.
Артэм смутно чувствовал все это, можно даже сказать, что он ощущал отдаленно метания отца. И чувствуя себя неловко под гнетом сложных переживаний взрослого человека, он сначала с детской непринужденностью пытался вертеться и разглядывать что-нибудь, а после тихо смирился с ожиданием времени, когда отцу станет лучше. Впрочем, ожидание это было для Артэма не сложным, он едва заметно болтал ногами и рассматривал огромные, как ему тогда казалось, мозолистые руки отца. Даже сейчас, понимая, что с этим взрослым сильным человеком твориться что-то неладное, он не переставал его любить и боготворить. Для Артэма Стен был не просто отцом или защитой, он казался ему особой мудрой силой, ведущей его вперед по этой жизни. Он доверял Стенету, он чувствовал его любовь, заботу и покровительство. Он знал, что на его вопросы всегда ответят, что его желания поймут и практически наверняка исполнят, что ему покажут все, что может быть интересно, и научат со временем всему. Он не знал матери, но знал из уст других, что это плохо, не знать материнского тепла, но в то же время он не видел в этом печали. Не понимая, почему его жалеют и именуют сироткой, он всегда говорил, что он не сирота, что у него есть папа и очень злился, когда говорили что-то о том, что отцы не мамы...
Впрочем, Артэм был тем человеком, который лучше всех видел и знал мягкость скрытую от глаз, очень кроткой души Стена.
Несмотря ни на что Артэм чувствовал себя счастливым ребенком, никогда к нему не приходило чувство обреченности, ведь всегда, когда он печалился, имел полное право прийти к отцу и обнять его. Всегда, когда у него был вопрос он мог прийти и спросить у отца или попросить ему что-то показать.
Да, ему иногда приходилось его ждать, но Стен всегда держал данное сыну слово, ничего не забывая, ведь для него это было важнее любых других дел. Если Стен обещал что-то, он делал это, практически никогда не меняя планов, а если и приходилось что-то переносить Артэму обязательно доставалось что-то еще в качестве утешения.
Поэтому он любил отца, который все ему объяснял и никогда не гнал его с видом: мал еще, отстань. За ту любовь и за ту способность мыслить, что получил Артэм благодаря занятиям с отцом, он был готов простить Стену эту маленькую слабость.
Посидев так немного, улыбаясь тому, что маленькие ручонки с интересом щупают его пальцы, Стен все же ожил и смог на время забыть о всех своих страхах и тревогах. Его дети были живы и здоровы, а большего он у неба и не просил.
– Ты устал за сегодня?
– спросил он у Артэма.
Но мальчик, слега поникший от отсутствия движения тут же ожил, весело улыбаясь.
– Неа!
– воскликнул он.
– Сегодня было так интересно...
И он стал рассказывать, как много узнал за сегодня и чему научился. Так они и направились домой, вдвоем: вприпрыжку шагающий мальчик, рассказывающий отцу о травах и книгах так, словно мужчина мог этого не знать и отец тем временем улыбающийся, чувствуя как к нему возвращается легкость.
Однако насыщенный день дал о себе знать, и бодрость Артэма стала медленно исчезать. Его шаг замедлялся, его рассказы сменялись вопросами, а стоило Стену взять сына на руки, как тот мирно уснул, бормоча что-то себе под нос о том, что он обязательно покажет, как складывать из бумаги красивых птиц.
Стен привычно поцеловал мальчика в лоб и продолжил свой путь. Однако улыбка его быстро менялась. С энергией Артэма, что мирно спал, тихо посапывая, угасала и легкость в сердце Стена. Казалось, этот маленький мальчик разогнал тучи над головой отца, но стоило ему уснуть и тучи сгустились вновь.
Гнетущее чувство вновь вернулось, ложась на светлое лицо темной маской печали.
Именно с этой хмурой маской, поверх улыбки, он и вернулся домой.
Встретил его недовольный разгневанный взгляд Лейна.
– Его преосвященство соизволили явиться домой, вспомнили про смертных?!
– с язвительной иронией спросил Лейн, сложив руки у груди.
Страсти души Лейна соответствовали страстям отца. Его так же разрывали на части чувства и амбиции, однако он не умел еще себя контролировать, не был так строг к себе, как отец, да и видел все в ином свете, нежели уважаемый другими Стен.
Он был зол, разгневан и считал себя опозоренным, словно сегодня лично его унизили. Его прежние товарищи теперь смотрели на него косо. Он больше не был звездой своего товарищества местных парней. В одночасье он стал изгоем. Был ли тому виной Стен? Да возможно, отчасти. А был ли виновен сам Лейн? Тут уж наверняка. Во-первых он нарушил данное слово и не сохранил в тайне свои занятия, поддавшись высокомерию и самоуверенной гордыне он хотел похвастаться перед отцом, забыв про все остальное. Он всегда ставил себя выше других, чем сам обострил суд других, ведь тот, кто держится словно великий, должен обладать определенным величием. Только об этом Лейн никогда не думал. Избалованный, всегда получающий желаемое, он уже и забыл, что значит быть отвергнутым всеми. Он позабыл, как в столице, он был никто для всех и, никому до него не было дела. Простак. Тут же после столицы, будучи сыном главы экзархата он стал куда интересней для окружения и для мира. Его знания, его пытливый ум и положение его отца, сделали его центром любой компании, лучшим другом многих, что повлекло в нем зарождение гордыни.
Лейн был похож на Стена. Чувствителен, амбициозен, вспыльчив и упрям, однако не сдержан и высокомерен. Он жил другую жизнь, не ту что его отец и при всем сходстве их характеров был другим, совершенно другим человеком, а главное, в отличие от брата, он не был счастливым ребенком. Он был брошенным, и эту обреченность, эту внутреннюю потерянность он ощущал слишком остро. И не от того, что отец уделял ему меньше внимания или был несправедлив. Все дело было в матери. Возможно, что даже Лейн был несправедлив к Стену, сравнивая его с матерью и любя эту женщину сильнее, чем отца. Сначала он маленьким не мог понять почему мама оставила их. Однако Стен всегда оправдывал ее, буквально заражая маленького сына своей любовью к этой женщине. Лейн любил свою мать. И хотя он ее совсем успел позабыть, ему так много говорили о ней, что ему казалось, что он знает и помнит, буквально чувствует любовь этого добрейшего существа давшего ему жизнь. И когда Анне вернулась, он был счастлив. Она окружала его заботой, лаской и теплом так, что Лейн увидел ту любовь, о которой так много говорил отец, он ощутил ее еще острее. Он быстро сроднился с матерью, не понимая многого. Быть может, все было бы иначе, говори Стен правду с самого начала, расскажи он, что мать просто ушла на поиски счастья, что ей просто тесно тут с ними. Быть может, тогда Лейн ненавидел бы ее, но чтобы говорить подобное сам Стен должен был ее возненавидеть, а на это он не был способен, более того - он ее любил, и как следствие ничего кроме этой любви не мог показать сыну, сохраняя честность, при лжи в словах.