Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
С грохотом распахивается деревянная дверь, и в проеме возникает человек чудовищного размера. Чтобы вписаться в двухметровый проем, ему приходится снять шлем и наклонить голову. Задержавшись на входе, гонец цепко оглядывает присутствующих, те, поеживаясь, прячут глаза. Смотреть в лицо рыцарю все равно что мериться взглядом с гориллой. У обоих реакция одна – немедленное нападение, а шансов у обычного мужчины при встрече с подобным громилой, сами понимаете, нет никаких. Потому никто и не поднимает головы, все будто съежились. Следом за рыцарем, громыхая тяжелыми сапогами, вваливаются еще трое воинов. Все такие же высокие, широкоплечие, с повадками опытных бойцов. Зря они поехали с курьером, лишние свидетели нам не нужны.
Подскочивший хозяин, льстиво улыбаясь, сахарным голосом любопытствует:
– Что будет угодно господину графу?
– Поесть и переночевать, трактирщик, – громыхает рыцарь.
– Позвольте, я посажу вас за дальний стол, к священнику? – Владелец «Буланого жеребца» разводит руками, как бы извиняясь за то, что в его бедном заведении нет отдельного зала для благородных господ.
Понабилось в трактир всякой швали, но выгонять-то ее никак нельзя.
Гонец нехотя кивает. Топая так, что толстые доски прогибаются под немалым весом, он садится за мой стол, спиной к стене, лицом к входу. Между нами лишь столешница, стоит протянуть руку, и я его коснусь. Воины, прибывшие с гонцом, шумно устраиваются рядом. Голоса у них громкие, движения уверенные, на рассевшуюся поблизости чернь они не обращают никакого внимания. Медленно текут минуты, баварцы, нетерпеливо озираясь, ждут заказанный ужин. Купец, сидящий у окна, встает, широкой спиной загораживая проем, у входной двери, как бы невзначай, столпились сразу трое моих людей. Это значит, что снаружи трактир блокирован, а потому я скидываю капюшон.
– Здравствуй, Пьер, – говорю я.
– Робер? – Младший из «братьев» Жанны несколько секунд смотрит мне в глаза, светлые брови ползут вверх. – Но как ты здесь очутился, что ты тут делаешь?
– Тебя жду, – перехожу я прямо к делу.
– И зачем?
С минуту мы с Пьером сидим, ломая друг друга взглядами. Мы насмерть сцепились глазами, словно от того, кто первый их опустит, и в самом деле что-то зависит. Баварцы, почуяв неладное, пристально оглядывают зал. Они уже все поняли и теперь быстро прикидывают, как будут пробиваться наружу. Но их упованья напрасны – в зале нет ни одного постороннего человека, для встречи курьера я собрал здесь лучших воинов. Я не только телохранитель надежды Франции и послушник Третьего ордена францисканцев. Я еще член Ордена Багряной Звезды, самого тайного из французских военных орденов. Он, по сути, является личной разведкой и контрразведкой короля Франции, осуществляет контроль за всем происходящим в государстве и, разумеется, за тем, что творится у соседей. Двадцать бойцов, находящихся в трактире, взяты мной из личной сотни графа де Гюкшона. Я вызвал их почтовым голубем, как только понял, что одному мне с гонцом не справиться.
– Пьер, – убеждающе говорю я, прекрасно понимая, что все уговоры бесполезны. – Отдай письмо по-хорошему!
– Предатель! – гневно рычит баварец. Лицо «младшего братца» наливается дурной кровью, еще немного, и он ухватит меня за горло.
– От шпиона и заговорщика слышу, – холодно парирую я. – Сдавайся, дурень. У меня тут два десятка воинов, а ты – один.
– Нас четверо! – В голосе Пьера я различаю обещание скорой смерти.
Остальные баварцы молча скалят зубы, свысока оглядывая собравшихся. Каждый из них на полголовы выше любого из галлов, намного шире в плечах. Как только гонец прикажет, они шутя разнесут трактир голыми руками, разгонят французов пинками и затрещинами. Но ведь у нас тут не танцульки в деревенском клубе, серьезный вопрос решаем.
Я резко падаю вбок, прямо на пол, а когда одним рывком вскакиваю на ноги, то вижу, что все уже кончено. Из четырех сидящих за столом баварцев цел только Пьер де Ли, остальные надежно пришпилены к стене трактира толстыми арбалетными болтами. Двое еще живы, в глазах их пылают ярость и недоумение, постепенно сменяясь пустотой смерти. Хотелось им, видите ли, красиво помахать мечами, срубая головы и распарывая животы, похвалиться силушкой молодецкой. На их несчастье, я прибыл из мира, где искомое принято добывать с наименьшими затратами. Словом, тут вам не сталинские времена, чтобы я зазря губил народ в напрасных атаках. Сегодня обойдусь малой кровью.
– Ты один, – повторяю я убеждающе. – Сдайся, останешься жив.
– Не убедил, – сквозь стиснутые зубы выдавливает Пьер де Ли.
– Сейчас-то зачем сопротивляться? – втолковываю я ему. – Заговор раскрыт, ничего у вас не выйдет, а потому...
Только отточенная реакция позволяет мне увернуться – перед лицом, чуть не отхватив кончик носа, со свистом проносится сверкающее лезвие. Тут же, одним пинком опрокинув тяжелый стол, Пьер атакующим буйволом кидается к входной двери, над его головой угрожающе блестит огромный двуручный топор. Но воины в зале тоже не лыком шиты, у каждого под одеждой кольчуга, а в их руках как из воздуха появляются мечи, топоры и булавы. Кроме меня в трактире еще двадцать человек, пятеро встали у двери, трое – у окна, остальные рассыпались по залу. Холодно поблескивают острые как бритвы лезвия, топорщат иглы шипастые булавы. Будь ты в двойной немецкой броне, все равно не уйдешь. Но рыцарь и не собирается бежать, он решил подороже продать свою жизнь. От чудовищного удара рушится один воин, тут же падает второй, третьего гигант бьет сапогом в грудь, да так, что тот сломанной куклой отлетает в угол, по пути сшибая еще двоих.
– Придите и возьмите! – ревет Пьер де Ли, молниеносным движением срубая голову еще одному воину.
Остальные, бледнея на глазах, пятятся назад, к входной двери, и обреченно переглядываются. За какую-то минуту наше число сильно уменьшилось, а на гиганте – ни царапины. Я выхватываю из-за пояса револьвер, негромко щелкает взводимый курок. Как ни тих этот звук, баварец в мгновение ока разворачивается ко мне. Вот только что он стоял спиной – и тут же ожигает меня пламенем глаз. Чтобы освоить подобный трюк, нужно иметь десяток поколений предков-воинов, с малолетства неустанно трудиться, проливая реки пота. Взгляд у Пьера недобрый, обрекающий.
– Ха! – хрипит он, презрительно скривив лицо. – Опять эти твои новомодные штуки. А вот сойтись глаза в глаза, как подобает мужчинам, тебе слабо?
В той, российской жизни меня не раз ловили на «слабо». Конец всегда был неизменно печален, потому в ответ я лишь презрительно фыркаю. В тот же миг баварец бросается на меня, а я, ни секунды не раздумывая, спускаю курок. Как-то раз американские копы пожаловались, что даже простреленный насквозь преступник иной раз ухитряется палить в ответ. Тогда их вооружили такими пушками, которые могут и слона на бегу остановить. Моя новая «малышка» Б-2, или «Беатрис», из той же серии. Я и сам с опаской заглядываю ей в дуло, так оно широко и глубоко. И пусть ее долго перезаряжать, но шесть пуль в барабане и нечеловеческая убойная сила вполне компенсируют этот недостаток. Отчего эта вещица называется «Б-2»? По первой букве фамилии создателей, братьев Бюро, ну а модель вторая. Имя «Беатрис» Марк предложил в честь матери-покойницы, а Жан с восторгом его поддержал.
Сильная отдача подбрасывает ствол вверх, весь трактир заволакивает густым дымом. Я морщусь от боли в ушах, револьвер грохочет так, словно в руках у меня целая пушка. Моя «Беатрис» просто куколка, от ее дивной соразмерности сердце замирает, а когда солнечные лучи мягко играют на стволе, хочется плакать от восторга. Но, как и у любой красотки, у «Беатрис» сложный характер. Пальнешь в закрытом помещении один раз, а следующую мишень надо искать буквально на ощупь. Такое уж на дворе отсталое время, до открытия бездымного пороха еще ой как долго! Зато уж если попал, так попал. Мне даже жаль Пьера, ведь пуля подобного калибра на близком расстоянии сшибет с ног быка-трехлетку, что ей стоит пробить руку рыцаря, пусть она и в броне?
С громким стуком топор падает вниз, тяжелое лезвие до половины погружается в расщепленную доску пола. Рыцарь пару секунд недоуменно глядит на предавшую его руку, из простреленного предплечья хлещет алый ручей. Синие глаза белеют от ярости. По-волчьи оскалив зубы, Пьер левой рукой рвет из ножен длинный кинжал, такие в Древнем Риме, не чинясь, именовали мечами. Тут же на его затылок обрушивается обух топора, и баварец, оглушенно закатив глаза, падает на пол. Толстые доски жалобно крякают, выбрасывая клубы пыли.