Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
– Но почему?
Я сижу, свесив руки, и все никак не могу понять, чем же был вызван этот приказ наставника. Через несколько минут монах отвечает:
– Я и в самом деле не знаю, в чем ты провинился. Мне лишь сказали, что ты английский шпион. Приказали убрать тебя в безлюдном месте и зарыть поглубже, а затем, выждав где-нибудь пару дней, тихо вернуться в монастырь.
– Не верю! – рычу я.
Но память услужливо напоминает мне, как холодно вел себя отец Бартимеус после моего возвращения из Англии, как льдисто посверкивали его глаза, когда я рассказывал об убийстве аббата де Ортона отцом Антуаном. А с каким упорством навязывал мне наставник в провожатые брата Фурнишона, он-де может понадобиться мне и в Англии, и в Париже…
– Письмо! – хлопаю я себя по лбу.
Медленно текут минуты, а я все взвешиваю послание на ладони, не решаясь сорвать печати. А когда я все же вскрываю письмо, то вижу чистый лист. Брат Фурнишон равнодушно следит за моими попытками нагреть послание на огне, в последней надежде на то, что от тепла буквы могут проступить на бумаге, лицо монаха непроницаемо. Осознав горькую правду, я швыряю письмо в огонь, и ветер с готовностью подхватывает пепел.
Итак, отец Бартимеус обманул меня, письмо лишь повод заманить послушника Робера в безлюдное место. А там кто его знает, что случилось с человеком в воюющей стране. Пропал, да и все тут, искать никто не будет, не до того сейчас.
Рано утром я рассек веревку на руках монаха, и пока он, перекосив лицо, растирал багровые синяки на запястьях, равнодушно заметил:
– Иди куда хочешь, только не вздумай следовать за мной, убью, как собаку.
Затем, не слушая, что там бормочет мне вслед брат Фурнишон, я пришпорил коня. В первом же городке я продал не нужного мне мула и по инерции продолжил ехать по направлению к Парижу. Полыхало жаром яркое солнце, громко жужжали назойливые мухи, конь медленно переступал копытами по утоптанной в камень земле. То и дело меня обгоняли всадники поодиночке и большими компаниями, навстречу, вздымая пыль, ползли телеги и фургоны, а я все ломал голову над тем, что же мне теперь делать.
Главный вопрос – отчего меня хотят убить? Чье это решение, отца Бартимеуса, или приказ пришел сверху? В курсе ли начальник личной охраны Карла VII граф Танги Дюшатель, или команда отдана самим королем? Сплошные вопросы и никаких ответов. Одно дело, если наверху решили, что я знаю слишком много государственных тайн и уже потому опасен, и совсем другое, если там подумали, будто я и впрямь продался англичанам и это из-за меня погиб отряд францисканцев.
Но самое худшее, если приказ об устранении некоего послушника связан с высказанными мной подозрениями в адрес Ордена Золотых Розенкрейцеров!
Мог ли отец Бартимеус сообщить в королевскую ставку о моих предположениях? Нет, притом сразу по двум причинам. Во-первых гонец просто физически не успел бы доставить ответ из королевской ставки хоть в Бурже, хоть в Шиноне, а голубиной почте сведения такой важности вряд ли доверили бы. Вторая и самая главная состоит в том, что ни один мало-мальски уважающий себя военачальник не доложит королю такого рода информацию, пока трижды ее не перепроверит.
Выходит, решение о моей смерти принято лично наставником?
Несмотря на палящее солнце, по моей спине пробежал холодок, я поежился, втянув голову в плечи. Не потому ли отец Бартимеус задерживал меня в аббатстве под разными надуманными предлогами, что знал о предстоящем нападении англичан? И где сам наставник находился в ту памятную ночь, ведь когда я нашел отца Бартимеуса, на нем не было ни царапины! К тому же, приди приказ сверху, намного полезнее было бы показательно меня судить и казнить принародно. Мол, видите, как власть поступает с изменниками? Король сидит высоко, видит далеко, у него очень длинные руки, врагов и предателей они достанут откуда хочешь! Словом, представлялся отличный повод провести среди широких масс воспитательную работу, такой просто грех упускать. А меня приказали убить тайно, а тело зарыть поглубже, чтобы вовек не сыскали…
Я резко натянул поводья, конь встал, как вкопанный, с недоумением покосился на всадника, даже заржал тихонько, но я нетерпеливо отмахнулся. Только сейчас до меня допело, что отец Бартимеус, человек изрядного ума и огромного жизненного опыта, обязательно должен был подстраховаться! На его месте я немедленно сообщил бы графу Дюшателю о моем предательстве, обязательно указав, что, мол, именно послушник Робер убил аббата Сен-Венсана, чему есть живые свидетели!
Выходит, к начальнику королевской охраны обращаться не следует, не ждет меня там ничего хорошего. И отчего же отец Бартимеус не желает, чтобы я копался в грязных тайнах розенкрейцеров?
Вечером я остановился в маленькой гостинице на окраине Шатолена и полночи ворочался на твердой как доска кровати, безуспешно пытаясь уснуть. А утром встал с твердым намерением не отступать и не сдаваться. Раз в Третий орден францисканцев и к Карлу VII дорога мне заказана, тогда я поеду к Жанне и расскажу ей все. Если сестра короля, пусть и опальная, окажет мне покровительство, то мои «друзья» трижды подумают, прежде чем сделать хоть что-нибудь.
«Ага, скорее они трижды все как следует продумают, – хмыкнул внутренний голос. – А потом пришлют настоящего специалиста, а не пухлого неповоротливого монаха. Вон как ты нос-то задрал, едва справился с несчастным толстяком! Просто у отца Бартимеуса не нашлось под рукой никого более подходящего, а позволить тебе разгуливать по монастырю и трепать языком он попросту не мог. Берегись, в следующий раз по твою душу явится настоящий убийца, с которым ты не справишься одним ударом дубинки!»
«Спасибо, учту», – огрызнулся я.
Что-то больно ехидным стал мой внутренний голос, похоже, в недалеком будущем мне светит шизофрения. Подумав об этом, я криво усмехнулся. Не светит, не дожить мне до такого счастья.
Следующим вечером я остановился на ночлег в Оржеран-Бос. Судя по тому, что к вечеру зал был битком набит, трактир «Золотой единорог» пользовался среди аборигенов бешеной популярностью. Я заказал жареного цыпленка и кувшин вина. Божоле показалось мне отменным, так что я то и дело прикладывался к кувшину, отчего к концу ужина заметно опьянел. Покончив с цыпленком, я некоторое время пристально рассматривал служанок, снующих между столами, а затем подозвал хозяина и долго выпытывал у него, где в этом городке водятся женщины получше и подешевле. Все попытки обратить мое внимание на трактирных красавиц я решительно отметал, не желая слушать никаких возражений.
Наконец трактирщик с деланной улыбкой отцепил мои пальцы от своего рукава и тут же исчез на кухне. Пошатываясь, я неуверенно встал и пошел на выход. Ну, примерно на выход, так как поначалу уперся в стену, но под гомерический хохот присутствующих все-таки собрался и обнаружил дверь.
Свежий ночной воздух немного меня взбодрил, поэтому я зашагал чуть быстрее, хаотически размахивая руками. Улица, освещенная редкими факелами, быстро закончилась, я неуверенно затоптался на месте, а затем повернул направо, в переулок, где царила полная темнота. В зыбком сиянии луны дома казались древними руинами, вокруг не было ни души, если не считать одного знакомца, краем глаза замеченного мной в «Золотом единороге».