Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
– Где раненый? – запаленно сиплю я.
Кланяясь, человечек ведет меня наверх по скрипучей лестнице. Вторая комната направо… а вот и наш больной. Невысокий пожилой человек в перепачканной грязью рясе лежит на кровати, голова неумело замотана полотном, которое успело обильно пропитаться кровью. Я кидаю беглый взгляд, сразу понимаю: дело плохо. Тонометра у меня нет, цепко хватаю раненого за тонкое запястье, ухом прижимаюсь к груди. Пульс еле прощупывается, сердце частит из последних сил, стараясь насытить организм кислородом. Бьется так слабо, что я понимаю: вот-вот остановится. Кожа бледная, влажная, губы синие. Сам еще в сознании, явно пытается молиться, но уплывает, уплывает.
Я быстро осматриваю раненого, надо найти источник кровотечения. Если внутреннее, шансов у священника нет, если наружное… поборемся! Так, крупные синяки и мелкие царапины нам неинтересны, длинная рана в боку кровоточит, но слабо. Тут лезвие явно прошло вскользь по ребрам. А вот рана на голове вызывает нешуточное опасение. Похоже, что сильным ударом проломлена височная кость. Я осторожно ощупываю рану кончиками пальцев, страшась и почти ожидая услышать тонкий скрежет костных обломков, что, скорее всего, будет означать для священника смерть.
Но, к моему немалому удивлению, кость цела. Выходит, не так уж и слабы слуги Господа? Воспрянув духом, я мигом вытаскиваю из мешка инструменты, аккуратно раскладываю на грубом деревянном стуле, где уже постелено чистое, вышитое петухами полотенце. Тут непременно надо шить; судя по тому, как бойко течет ярко-алая кровь, повреждена височная артерия. В конце концов, устав ловить в ране верткий сосуд, я захватываю зажимом все ткани, насколько смог, и прошиваю их насквозь. В стенке кровеносных сосудов у нас лежат мышечные волокна, а потому при разрывах артерии они как бы втягиваются в глубь тканей. А там ищи их, свищи! Быстро завязываю узлы, вуаля! Кровотечение прекратилось. Заученно наложив чистую повязку на голову, что в честь великого врача древности так и называется «шапочкой Гиппократа», я принимаюсь за рану в подреберье.
Следы, конечно же, останутся. И на голове, и на боку, но зато святой отец станет гораздо симпатичнее, ведь что шрамы делают с настоящим мужчиной? Я осторожно ощупываю пострадавшего, но переломов, похоже, нет. Еще легко отделался, хотя, чисто из суеверия, благоприятный прогноз давать поостерегусь. Воровато оглянувшись назад, где никого не обнаруживается, громко стучу по деревянному стулу.
– Ну, вот и все, – бормочу я, скептически оглядывая выполненную работу.
Вышло не так красиво, как хотелась бы, но я приложил все старания. Теперь, при надлежащем уходе, священник не умрет. Я выхожу из комнаты, медленно спускаюсь в общую залу трактира. Доктор я или нет? Если доктор, то должен ходить медленно и важно. Хозяина не надо звать, он с нетерпением поджидает меня у незажженного очага. Сухой пыльный человечек смотрит с явным почтением. Отвечает, предварительно подумав, при этом каждый раз кланяется, выказывая глубокое уважение. В открытое окно я вижу, как у крайнего дома в самом конце улицы толпятся люди, слышны негромкие рыдания.
– Что случилось в вашей деревне? – устало интересуюсь я. – Напала банда мародеров?
– Англичане. – Трактирщик нервно оглядывается. – Они уже собирали дань в этом году, но вновь приехали, всего через три месяца. Сказали, что регент Франции герцог Бедфорд ввел новый налог на содержание британских гарнизонов в завоеванных городах, а потому нам придется платить снова.
Пока он тихо рассказывает, я чувствую, как меня душит злость. Сервы – самая бесправная часть населения, бедное и презираемое сословие. Их даже не считают людьми, потому крестьян целыми деревнями принято сечь раз в году для профилактики, просто чтобы помнили занимаемое ими место. В древней Спарте юноши из знатных семей развлекались ночной охотой и убийством рабов, чтобы держать тех в постоянном трепете и беспрекословном повиновении.
Здесь с той же задачей успешно справляется Католическая церковь. На воскресных проповедях, посещение которых строго обязательно, священники пугают прихожан гневом Господним, адом и чистилищем. А потому в постоянных убийствах нет нужды, и так каждый из сервов знает, что надо лишь немного потерпеть, зато потом тебя ждет райское блаженство.
Кое-кто из крестьян побогаче имеет каменные дома с высоким крыльцом, крышей из сланца, но таких здесь немного. В основном же все ютятся в хижинах с земляным полом. Хорошо, что хоть топят не по-черному. Сервы живут так бедно, что не имеют в хозяйстве даже тарелок. Обеденный стол у них – толстая доска, чуть ли не в локоть толщиной, в которой вырезаны углубления. Туда и накладывается еда. Как моют, вы спрашиваете? А что мыть-то? Здесь не принято оставлять крошки на столе, даже в королевском дворце не будут играться с едой. Кидать торты друг другу в лицо и вдобавок идиотски хохотать люди начнут только через пятьсот лет, когда несколько поколений подряд наедятся от пуза.
При прежних королях дворяне хоть как-то сдерживались. Те государи шутить не любили и не умели, твердой рукой ставя на место распоясавшихся вассалов, но в царствие безумного Карла VI знать как с цепи сорвалась! Крестьян начали пороть не раз в году, как то было заведено, а чуть ли не каждый месяц. Не для того, чтобы наказать за явные или мнимые провинности, а чтобы знали. В нарушение всех писаных и неписаных законов ныне во Франции сервами торгуют без земельных участков. Продают другим сеньорам не целыми семьями, а поодиночке, безжалостно разлучая родителей с детьми, а жен с мужьями.
Помимо обычных налогов выбирают из кладовых и погребов все что только можно, коров и овец из загонов уводят подчистую. Если раньше сервы надеялись на приход англичан, то теперь знают, что те ничуть не лучше французов. Между собой у дворян намного больше общего, чем с сервами, а потому в прошлую крестьянскую войну во Франции оба войска не раз объявляли перемирие, чтобы совместно разгромить восставших смердов.
Дворяне не видят ничего особенного в том, чтобы грабить крестьян подчистую. А если кто-то умрет при этом с голода, так что ж? От чумы в 1348–1349 годах вымерла чуть ли не половина крестьян, страшно обезлюдели города, но чернь тут же расплодилась в прежнем количестве. А рыцари, они все же лучше чумы, а потому нечего жаловаться!
На сей раз англичане заявили, что показательно накажут злостных неплательщиков. Когда деловито, с огоньком в глазах, ржавыми гвоздями начали прибивать к стене дома третьего крестьянина, не обращая внимания на плач и мольбы потрясенных жестокостью жен и детей, вмешался проходивший мимо священник. Францисканцу не понравилось, что живых людей собираются расстреливать из луков на глазах всей деревни. От него попросту отмахнулись, но неизвестный служитель церкви настаивал и бранился, пока его не послали к дьяволу.
В порыве негодования падре огрел капитана англичан по спине дорожным посохом. Бедняге рассекли голову и бросили умирать в грязи, под страхом смерти запретив оказывать ему помощь. А несчастных неплательщиков расстреляли легкими охотничьими стрелами, теми, что с зазубренными наконечниками. При этом особо следили, чтобы те умерли не сразу, а как следует помучились.
Жакоб, так зовут рассказчика, благоразумно выждал, пока британцы уедут, а затем все-таки перенес раненого в трактир. Затем, когда понял, что священник умирает, послал сына за бабкой-травницей в соседнюю деревню. К счастью, на пути гонца попался лекарь. Опоздай я на пять минут, дело могло кончиться весьма плохо.