Орехов
Шрифт:
– Я сказал, - поставил точку начальник.
– Я вам объяснил, что мне очень нужно и именно теперь. И всего на три дня.
– Не проявляй напрасно назойливости у меня в кабинете, - строго сказал начальник.
– Да, да. Свои замашки прежние бросить пора. Ты про них забудь! Давно пора!
– Какие мои замашки? При чем тут какие-то замашки?
– совсем затихая, спросил Орехов.
– Такие. Прежние. Ты тут рядовой водитель, и больше ничего. На общих основаниях.
– Значит, нет? Ну ладно, подам заявление.
"Заявление" означало - об
Начальник перевернул листок и с таким живым любопытством заглянул в следующий, точно увидел там очень веселенькую картинку.
– Кланяться не будем!
– проговорил он с мстительным удовольствием, целиком поглощенный разглядыванием картинки. Ему уже было совершенно неважно, что он теряет водителя первого класса. Сейчас ему хотелось только получше осадить Орехова.
И Орехов вышел из комнаты, мягко притворив за собой дверь, прошел через обширный двор мимо бензоколонок и распахнутых ворот гаража по испачканному маслом асфальту в диспетчерский домик у выездных ворот, попросил там перо, чернила и листок бумаги и твердым почерком написал это самое заявление.
Через несколько дней вечером, когда он сидел на краю своей койки, не замечая, что давно уже стемнело, кто-то постучал в дверь.
Из плохо освещенного коридора вошел человек и остановился на пороге, ослепнув в темноте.
– Там у двери выключатель, - сказал Орехов, не двигаясь с места.
Вошедший пошарил по стене, нашел и повернул выключатель, но свет не зажегся.
– Еще раз!
Выключатель щелкнул во второй раз, и лампочка в пожелтевшем газетном колпачке фунтиком зажглась.
Орехов узнал Миронова, старшего механика, пожилого, сутулого, всегда озабоченного, точно слегка согнувшегося под тяжестью всяких самых неблагодарных нагрузок, которые на него вечно наваливали по безотказности его характера. Орехов так и ждал, что кого-нибудь да пришлют к нему еще разок для переговоров. Значит, этот тяжелый разговор взвалили не на кого другого, а опять на Миронова.
– Можно к тебе?
– спросил Миронов, стоя на пороге с портфелем под мышкой, пузатым, потертым, с надорванной ручкой портфелем, в жизни не видавшим, наверное, ни единой бумажки.
– Я по всему двору плутал, тебя искавши.
– Присаживайся, - сказал Орехов и, опять опустив голову, стал внимательно наблюдать за своими непрерывно шевелящимися пальцами босых ног.
Миронов неуютно присел посреди комнаты на табуретку, положив портфель на колени, и оглядел штукатуренные стены, низкий потрескавшийся потолок и два маленьких окошка без подоконников.
– Плохие у тебя жилищные условия, - грустно сказал Миронов.
– Да ну?.. А у тебя?
– У меня?..
– Прежде чем ответить, Миронов минуту растерянно моргал, точно ему в первый раз в жизни пришло в голову, что у него тоже могут быть какие-то жилищные условия, и не без труда припоминая, какие же они у него, в самом деле.
– У меня, ты спрашиваешь?
– И, наконец припомнив, улыбнулся с некоторым удивлением: - Да, действительно, у меня тоже неважные... А что поделаешь? Давно ли война кончилась? Кругом нехватки...
– Слыхал про войну.
– За что тебя стыдить? Стыдить тебя не за что.
– Так ведь не сам же ты пришел. Все-таки прислали?
– Конечно, мне товарищи поручили. У тебя, скорей всего, с начальником разговор вышел? Может быть, недоразумение. Ты обиделся на что-нибудь? Поцапались? Хорошо было бы уладить, если возможно. А?.. Он ведь может обидеть человека.
Орехов поднял голову и незло усмехнулся:
– Ай-ай! Он же начальник. Разве начальники плохие бывают? Как у тебя язык поворачивается.
– Я не говорю, что плохой. А недостатки у него есть. Вот с людьми... Не ладит, нет...
– Если он с людьми плох, так чем же он, по-твоему, так хорош?
– Ну вот, сам видишь, ты обижен. Сгрубиянил он тебе? Это с ним не первый случай.
– Я не обидчивый. А охоты работать вот именно обязательно под его руководством - что правда, то правда!
– нет у меня такой охоты.
– Ах, как ты так рассуждаешь, товарищ Орехов. Конечно, ты обижен и раздражен!
– сокрушенно говорил Миронов.
– Не у начальника ты работаешь. Ты с ним и сталкиваешься-то не часто. А?
– Столкнулся, и вот опротивел.
– Ну, поговорим, расскажи мне. А? Я по-товарищески!
– Что говорить? Уезжаю я по личным причинам. А руководитель он, по-моему, дрянь.
– Нельзя этого сказать. Почему ты так полагаешь? План выполняем. Имеем хорошие показатели. Мы не отстающие как-никак.
– Правильно!
– подхватил Орехов.
– Значит, и начальник молодец. А может, с другим мы были бы на первом месте по Союзу?
– Нет, ты им определенно обиженный!
– Не доплюнуть ему до меня... А мало он с людьми грубиянит? Сводит счеты за каждое слово? Ты лучше меня знаешь.
– Бывали случаи, - печально сознался Миронов.
– Так, выходит, он скверный человек? А?
– Жесткий.
– Нет, не жесткий, а гадкий. Работник? Из средних, посредственный. Так научился, попривык, вроде не заметно, что сам-то он ничего хорошего в дело не вносит. Тянет лямку.
– Нет, приличный работник, а гениев-то немного, но напасешься на всякую должность!
– А я не понимаю, как это - человек гадкий, но зато работник приличный. Выходит, у нас не найдется приличных работников и чтобы человек был хороший, вполне порядочный? Не верится!.. Да ты что в портфель свой вцепился, из рук не выпускаешь? Секретные дипломатические документы?
– Да, - сказал Миронов, сам удивившись, что портфель все лежит у него на коленях. Он нагнулся и поставил его на пол у своих ног, и внутри что-то звякнуло. Он отстегнул единственную слабую застежку и поправил повалившуюся набок бутылку кефира. Рядом стояла такая же вторая бутылка и высовывался бок обсыпанной сладкими крошками булочки.
– Таскаю вот из буфета домой... О чем это мы беседовали?
– Так, о жизни. Еще ты меня, наверное, должен спросить, зачем я водку пью.
– Да, говорят, уж очень. Конечно, не в рабочее время, но будто уж очень.