Орёлъ i соколъ
Шрифт:
Умел на машинке двумя пальцами, перепечатывал протоколы, фуйню-муйню разную.
Отчеты и всю прочую мутатень. Будет потом тоже мамке рассказывать, как в горы ходил, как раненого командира из под огня выносил. Витька читал письмо одного первогодка: "мама, я служу в краснознаменной ордена Кутузова части, и мы скоро опять пойдем в наступление…" Е-мае! Какое к хренам наступление! Им вообще запрещено про боевые действия писать, а автобат вообще по своей узкой функциональности ни в какие наступления не ходил Наше дело – перевозки, ремонт..
Вот до чего же всем славы хочется! Больше чем водки.
Филонов подошел вразвалочку.
– Чего?
– Ни хрена себе, "чего"? Это так теперь у нас сержанты младшие цельным лейтенантам отвечают, подумал Витька про себя, но ничего не сказал.
– Проводи меня до третьего поста.
– Хорошо, только вы, товарищ лейтенант тоже автомат возьмите.
– Хрен тебе, три километра по такой жаре я и с пестиком в кармане хорош буду, – подумал Витька, и снова ничего не сказал. – Достаточно и твоего калаша. А дух налетит, так и в два ствола не отобъемся.
Шли по каменной россыпи. Так было ближе. По дороге километров пять получалось..
А напрямик – доплелись бы минут за сорок. Филонов положил калаша на горбину и обе руки закинул через железо, как Христос на перекладине.
– А правда, что вы в Ленинграде учились?
– Правда.
– А я в Сочи работал в экскурсионном бюро, на гору Ахун туристочек водил…
– Ты рассказывал.
– Да.
Шли молча, только камешки под кроссовками перекатывались.
– Товарищ лейтенант, а покурим?
– А у тебя есть?
Двойственный по смыслу вопрос. Покурить – это совсем не значило – закурить.
Покурить, это означало курнуть травки. Вообще, курить с подчиненными – дело дрянное, но Витька-то был не полноценный офицер, а ДВУХ-ГО-ДИЧ-НИК. Или еще круче – ДВУХ-ГА-ДИШ-НИК, то есть, пришел на два года, нагадил, и ушел. Это так майор Батов говорил. Ему видней – он настоящий военный, он на Витькиных глазах двух духов убил.
Сели в тени брошенной мазовской кабины, неизвестно для чего и как затащенной на половину осыпи. Филонов достал и принялся бережно колдовать.
– Это не трава, товарищ лейтенант. Это пластилин. Это не трава, мать ее ек! Это сама пыльца – самый смак! Смесь зелено-серого порошка с беломоровым табачком раз за разом уходила с шершавой Филоновской ладошки в гильзу папиросы. Слюнявил закрутку сержант очень не эстетично. У нас у всех от жажды слюна здесь была вязкая и липкая. И вот Филонов слюнил-слюнил папироску… Закурили.
– Вам пяточку – пяточку, товарищ лейтенант.
– А скажи, много туристок там отодрал. на Ахун – горе?
– До- фи-га! Одна с Ленинграду была – мама родная! Сиська четвертый номер. Сама худенькая, талия в четыре пальчика! А сосала! Я ее и так. И этак!
Витьке не нравилось когда Филонов про девчонок из Ленинграда так рассказывал. Но теперь, от подкурки у Витьки затылок на лоб наехал и ему было все по бороде!
Витьке вообще все угарно стало, хи-хи, да ха-ха.
Филонов по идее – дембель и для Витьки – гуся – первогодка авторитет. В этом парадокс: Витька лейтенант. но пороху не нюхал, а Филонов год в Афгане, и под Кандагаром в непосредственном соприкосновении побывал.
– Пойдем. Товарищ лейтенант. Пора.
Опять руки Филонова сложились на железе калаша, как руки распятого Господа.
Они шли шли. Жарко. Жарко. Жалко, жалко…Кого жалко? Ха-ха-ха!!!
– Филонов?
– Ась?
– Фигась! Ха-ха-ха!
– Что то подкурка забористая оказалась – разобрало. Совсем затылок на лоб налез.
Пришли. А вот и пришли. Наконец. Радоваться надо – живые пришли. Витька правда и не верил в опасность. Кругом столько войск! Рядом были соседи – десантура – хозяйство Барковского, а за горкой – вообще штаб дивизии стоял и приданные ей вертолетчики. Духов здесь не было. Может только если ночью…
В вагончике третьего поста было жарко. Но здесь был кореш – старший лейтенант Валерка из Ленинграда – земеля. Зе-ме-ля! Слово такое нежное-нежное. Из самого Ленинграда, с Кировского проспекта!
– Валерка, а я сегодня дежурным по батальону…
– Ага, тебя вот Батов уже ищет. Бери вот трубочку.
Валерка смеялся. Он тоже уже покурил.
– Валерка! Земеля! Давай про Ленинград поговорим! У Валерки на "точке" магнитофон и пленки с записью Квин "Ночь в опере" и Элис Купер "Мускул оф Лав".
– Ты че, не понял, Витек, тебя Батов к телефону?
– Цугаринов!
Цугаринов… это он… Витька Цугаринов.
– Цугаринов, ты где?
В ки-зде… на верхней полке…
– Цугаринов, бегом… лять…лять…лять… бегом!
Никуда Витька бегом не побежал, Батов свой УАЗик подослал… Десять минут кайфа – ветер-ветер-ветер, а на спидометре – семьдесят километров в час!
В вагоне у Батова были прапор Леша Старцев, – Витька его боялся и уважал – Леша двумя пальцами позвоночник любому переломит, и лейтенант Грабой. Фамилия что ли еврейская, но мужик четкий. Повернуться, отойти-подойти, а так и не скажешь.
Леша с Грабоем держали в ногах какого то духа. Перепуганного, в брезентовых американских ботинках, такие из Пакистана им забрасывают. На башке – что то вроде чулка, подвернутого.. Бородка редкая, глазки блестят, бегают.
– Цугаринов!
Федоров толстой голой волосатой рукой лупил по накрытому ватманом столу.
– Цугаринов, ребята духа поймали, а дежурный на третьем посту груши околачивает!
Леша прижал афганца к полу.
– Как зовут?
Цугаринов икнул.
Дух побегал глазками и не издал ни звука.