Орел нападает. Орел и Волки
Шрифт:
Диомед сдвинул брови, плотно сжал губы и поднялся на ноги. Запустив руку под плащ, он добавил:
– Мне одно непонятно: почему эти негодяи до сих пор живы? Ведь их удел должен быть совершенно иным.
Даже зная, что Диомед потерял всех родных и сам мог вполне разделить их печальную участь, Катон был потрясен холодной свирепостью его тона. Грек уже что-то нашарил на своем поясе, и юноша, наконец-то сообразив, что он намеревается сделать, инстинктивно подался ему навстречу, чтобы перехватить его руку и удержать от прыжка вниз.
– Неплохой
Молодой римлянин и грек обернулись и увидели центуриона Гортензия, который бодрым шагом направлялся в их сторону. Катон мигом вытянулся в струну, Диомед нахмурился и медленно отступил от края ямы. Гортензий остановился, поглядел на друидов и широко улыбнулся:
– Хороший улов. От продажи пленных когорта получит немалую прибыль, но за этих красавцев легат поблагодарит нас особо. Славный бой, замечательная победа, а потерь у нас почти нет. И утро выдалось погожее, в самый раз для обратной прогулки. Нам повезло, оптион!
– Так точно, командир. А каков наш урон?
– Убитых пятеро, серьезно раненых дюжина, ну и пара-тройка царапин.
– Боги были добры к нам, командир.
– Добрее, чем к прочим, – мрачно пробормотал Диомед.
– Что верно, то верно. – Гортензий кивнул. – Но уж во всяком случае, этих мерзавцев мы проучили. Так что с их играми теперь кончено!
– Нет, не кончено, центурион, – возразил грек. – Возле границ в лесах таких шаек не счесть. Поражение их лишь озлобит. И очень многим доверившимся Риму людям придется погибнуть, прежде чем вы, римляне, наконец раскачаетесь и очистите этот край от разорителей, заливающих его кровью.
Гортензий оставил не слишком-то уважительное заявление без внимания. Что тут поделаешь, раз человек не в себе. Его можно понять, однако никакая война не выигрывается без тщательной подготовки. Нельзя затевать кампанию, не обеспечив заранее ее успех. Нарушать это незыблемое правило никто не станет, как бы ни лютовали мятежные племена и сколько бы ни взывали к Риму союзники, моля о защите. Но уж зато, когда придет час поднять спасающий и карающий меч, ничто не сможет остановить железную поступь раздвигающих пределы империи легионов.
Сочувственно улыбнувшись греку, Гортензий положил ему на плечо свою твердую руку:
– Диомед, верь, в свое время ты будешь отмщен.
– Я мог бы получить удовлетворение и сейчас.
Диомед кивнул в сторону пленных друидов, и от Катона не укрылись хищные огоньки, мгновенно вспыхнувшие в глубине его глаз. Если грек вдруг столкуется с командиром когорты, смерть пленников наверняка будет медленной и мучительной. После взгляда в набитый изрубленными телами колодец Катон сам был готов резать варваров на куски, но теперь эта мысль его покоробила и вызвала отвращение. Что бы там ни было, цивилизованный человек не должен уподобляться убийцам!
Гортензий покачал головой:
– Нет, Диомед. Мы отвезем этих малых к легату, тот их допросит.
– Они
– Может быть. – Гортензий пожал плечами. – А может быть, и добьемся. У нас есть мастера развязывать языки.
– У ваших мастеров тоже ничего не получится.
– Не будь так уверен.
– Говорю же тебе, из них не выжмут ни слова. Лучше расправиться с ними на месте. Раскромсать на части, как поступили они, а головы насадить на колья и оставить здесь, в назидание остальным.
– Мысль недурная, – согласился Гортензий. – Это у многих отбило бы всяческое желание совершать подобные вещи, однако приказ есть приказ. Всех друидов, которые попадутся нам в руки, мне строго-настрого велено переправлять в легион. Кроме того, легату они нужны целыми, потому что имеется шанс обменять их на римлян, томящихся у дуротригов в плену. Прости, но тут уж ничего не поделать. Как говорится, обстоятельства сильней нас.
Диомед вдруг надвинулся на Гортензия. Тот в удивлении поднял брови, но искаженное яростью лицо грека отнюдь не заставило старого воина дрогнуть или хотя бы несколько отстраниться.
– Разреши мне наказать их, – еле слышно процедил Диомед сквозь крепко сжатые зубы. – Я не могу жить, пока эти монстры продолжают дышать. Они должны умереть, центурион. Я просто обязан их уничтожить.
– Нет. Будь добр, успокойся.
Катон видел, что губы у Диомеда дрожат, а в глазах полыхают отчаяние и ярость. Гортензий, напротив, смотрел спокойно, без какого-либо намека на недовольство. Неуважительное поведение собеседника, похоже, и впрямь ничуть не задевало его.
– Я надеюсь, центурион, ты не доживешь до того дня, когда тебе волей-неволей придется пожалеть о своем решении.
– Уверен, что нет.
Губы грека раздвинула саркастическая улыбка.
– Сомнительный подбор слов. Будем надеяться, что у богов не возникнет искушения воспользоваться твоей беззаботностью.
– Боги поступят, как им угодно.
Старый вояка еще раз пожал плечами и повернулся к Катону.
– Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.
– После завтрака, командир?
Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши:
– Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?
– Никак нет, командир.
– То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.
– Есть, командир.
Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.
– Вот и ты, оптион! – ухмыльнулся, поднимаясь, Фигул, у ног которого мягко вилась в холодном утреннем воздухе тонкая струйка дыма. – А тут как раз и костер занялся. Правда, пришлось-таки с ним повозиться.