Орёл расправил крылья
Шрифт:
– Иди покури минут на десять, - кивнул Ковров. – Ключи только дай.
Тюремщик тут же скрылся, послышался громкий топот солдатских сапог по лестнице.
– Знаешь, Роман, во всей этой истории меня смущает один факт, - сказал следователь, облокотившись о стенку. – Роль Антона Звягина. Сам Сталин разрешил подготовку разведчика для того, чтобы забросить его в Германию. Ноздрёв воспользовался удачным стечением обстоятельств? Либо планировал это заранее, позволив слухам о чудо-технологиях Рейха достичь ушей вождя?
– Не могу знать, товарищ Ковров! – ответил Никоненко. – Я лишь подслушал их разговор
– Ребровым? Хочешь верь, хочешь не верь, но твой лейтенант успел сделать ноги до того, как цепкие лапы особистов добрались до него. Как по мне не это ли признание вины? Теперь Ребров во всесоюзном розыске, думаю скоро поймаем, как заяц в силок угодит.
– В таком случае, кто сидит здесь?
– Будто не знаешь ответ, Роман.
Никоненко вытер пот со лба, сердце билось так сильно, что казалось вырвется из груди и ускачет наверх, к солнцу. Всё это неправильно. Не должен он торчать в тюрьме и…
– Подойди, загляни в окошко, - прервал мысли следователь.
Роман подошёл к двери и посмотрел в маленькое зарешечённое отверстие наверху. Тут же отпрянул, словно ошпарился кипятком.
– Согласен, зрелище не для слабонервных, - усмехнулся Ковров, щёлкая замком. – Пошли, пора приступать.
– К чему? – прошептал Никоненко, у которого пересохло горло.
Камера была небольшой, три на три метра квадрат, освящавшийся слабой лампой на потолке. Стены покрывает копоть и кое-где виднеется плесень. Загаженный унитаз в одном углу, койка с порванным матрасом в другой. Сам полковник Ноздрёв валялся посередине, прислонившись спиной к стенке. Выглядел он неважно: лицо осунувшееся, под глазами круги, морщин прибавилось. Волосы взлохмаченные и поседевшие. Глаза невидяще уставились на вновь прибывших, смотрели сквозь них. Удивительно, но следов насилия на лице нет, чекисты старались не оставлять кровоподтёков на видных местах. Китель порван, знаки отличия отсутствуют. Но хуже всего запах мочи: целая лужа натекла возле ног полковника.
– Иногда мои люди слишком усердствуют, - пожал плечами Ковров. – В горячке могут отбить почки, сломать позвонки… мы пытаемся работать, не оставляя синяков. Резиновая палка отличная вещь, ещё помогают пряжки с ремней. Ноздрёв сопротивлялся до последнего. Подписал бумаги, о том, что готовил заговор вместе с Тухачевским. Но своего курсанта не сдал. Так ведь, полковник?
Ноздрёв слабо пошевелился, глаза сфокусировались на чекисте.
– Я во всём признался… - надломленным голосом пробормотал он.
– К чести бывшего полковника, когда с него содрали знаки отличия, он не обоссался. Зато на него хорошенько отлили надзиратели. Так вот, Роман, если не желаешь оказаться с ним в одной луже…
– Что я должен сделать? – в ужасе воскликнул Никоненко.
– Выбей из него, с кем работает Звягин. Нам нужно имя его куратора-немца! – ответил следователь.
– Никоненко, это ты? – Ноздрёв заметил съёжившуюся фигуру курсанта. – Как мог оговорить нас? За что?!
– Но я… я не хочу…
Ковров будто дожидался этой тирады, рука легла на кобуру с оружием.
– Пряжка ремня подойдёт прекрасно, - сказал он.
Никоненко принял решение без раздумий. Если нужно выбирать между пытками нелюбимого начальника и пулей в собственный лоб – то тут и медлить нечего.
Он снял ремень и замахнулся
Ноздрёв даже не закричал. В первый раз. Он слишком вымотался от пыток. Но Никоненко старался, от этого зависело его будущее.
У Ноздрёва будущего уже не было, его поглотил 1937 год…
Глава четвёртая
«Германии необходимо отвоевать жизненное пространство для немцев. Наша экономическая политика позволит родиться миллионам новых людей, жаждущих посвятить свои жизни во благо строительства национал-социализма. Мы уже начали возвращать исконно немецкие земли, как это было в Сааре, Рейнской Демилитаризованной Зоне, а вскоре австрийский народ в едином порыве соединится с Рейхом, со своими братьями и сёстрами. Никто не воспрепятствует этому, ибо наше дело правое, а французы и англичане трепещут перед новой Германией. Наша следующая цель – возвращение Судетский областей, где несправедливо угнетают немецкое население. В итоге, вся Чехословакия станет нашим протекторатом, вместе с крупнейшими машиностроительными заводами. Это даст шанс отвоевать у Польши вольный город Данциг, а также разгромить её воинские части…»
Адольф Гитлер перечитал абзац, сделав несколько исправлений. Карандаш всегда оставался при нём, в долгих поездках он старался не терять времени зря. Нельзя допускать ни единой оплошности в долгом пути к окончательной победе Германии. Если будешь торчать на месте, словно одинокий камень на дне озера, вскоре покроешься илом и превратишься в ничто.
Автомобиль остановился, рыча мотором. Десять минут езды от Бергхофа, и они оказались в баварских лесах. Адольф собирался хорошенько размяться этим утром, в конце концов это последний день праведного отдыха. Завтра возвращение в Берлин, новые помпезные речи перед собранием НСДАП.
Июньское солнце высоко висело над горными вершинами, окрашивая снежные шапки в золотистый цвет. Чистый воздух проникал в лёгкие и освобождал голову от лишних мыслей. Гитлер оказался на широкой поляне – с задней стороны лесная дорога, а спереди маячит колонна деревьев, поскрипывающих на ветру.
Егеря уже носились туда-сюда, кто нёс ружьё, а кто тарелочки. Небольшой столик уставили закусками и холодным чаем. Пить алкоголь во время стрельбы не лучший способ для тренировки.
Адольф собирался не только развеяться, но и набить руку. Сам Герман Геринг одолжил своё охотничье ружьё, дабы порадовать любимого фюрера. Глава Люфтваффе давний поклонник стрельбы по животным, что не особо одобрялось Гитлером. Тот всецело пытался сохранить природное богатство Германии, приняв множество законов об охране зверюшек.
Однажды поспорив со своим протеже, Адольф решил доказать ему, что сумеет выиграть в соревновании по стендовой стрельбе. Геринг лишь улыбнулся, что ж посмотрим кто теперь посмеётся последним.
Первая тарелочка с шумом рассекла воздух. Гитлер не успел среагировать, с раскрытым ртом наблюдая, как она улетает ввысь. Выругался сквозь зубы и приказал подкинуть новую.
Ружьё оказалось совершенным образцом оружия: с гравировкой и рукояткой из лакированного дуба. Гитлер выстрелил: грохот оглушил его, а отдача едва не сбила с ног. Он не то, что не попал, даже не видел куда пропала тарелка.