Орельен
Шрифт:
Береника сказала, Береника призналась:
— Я ужасно ревную!
«Ревную». Он вздрогнул. Она его любит. Значит, она его любит!
— Береника!
Он привлек ее к себе. Стук расколовшегося гипса заставил его разжать объятия. Оба в оцепенении глядели на белые пятна, усеявшие пол, на гипсовую пыль, осыпавшую ковер, на разлетевшиеся по комнате осколки, и страшнее всего было видеть почти нетронутые куски носа, рта… У обоих было такое ощущение, будто они повинны в убийстве.
— Вы можете купить себе другую на улице Расина, — первой опомнилась Береника.
Он отрицательно покачал головой.
— Нет, купите, — настаивала Береника. — Непременно надо купить новую… Я вам сама подарю. Да, да. Уж лучше так. Эта женщина… ведь сила ее в том, что она мертва…
Береника вздрогнула. Он вспомнил, как она сказала «ужасно ревную», и взял ее руки в свои.
— А вы живая, — прошептал он, — и в этом ваша сила…
Береника взглянула на него. Кто знает, не играл ли он комедию? Пока она почти еще не научилась сомневаться в нем.
— Что вы этим хотите сказать, Орельен? Моя сила в том, что я живая. Но ведь и все женщины живые… все бессильны против мертвой… И если я вдруг сейчас умру, тогда, значит, любая женщина в ваших глазах будет иметь надо мной это преимущество, ведь сила-то будет на ее стороне?
Он стал собирать с полу осколки лица с закрытыми глазами. Исподтишка он поглядывал на ту, другую, на другое лицо с открытыми глазами. И подумал совсем так, как до того подумала Береника: уж не играет ли она комедию? Но подумал скорее с досадой, чем с отчаянием. В углу у камина он взял маленькую метелочку для золы, с черной ручкой и пучком синих шелковых перьев: нельзя же оставить все в беспорядке — необходимо хорошенько подмести, а то гипс растопчут, наследят на ковре, потом его не отчистишь. «Ей просто не понравилась эта маска», — подумал он. И сказал вслух:
— Вам просто не понравилась эта маска…
Сказал не без легкого оттенка упрека.
— Нет, нет, я вовсе не нарочно ее разбила, — оправдывалась Береника. — Неужели вы думаете, что я нарочно? Это просто несчастная случайность. Я готова все отдать, лишь бы эта маска не разбивалась… не знаю почему… Мне очень, очень досадно… Вы не будете на меня сердиться?
Орельен мотнул головой.
Осколки уже были собраны на старый газетный лист. И благополучно брошены в корзину для бумаги. Орельен попытался обернуть все в шутку:
— Я буду очень, очень на вас сердиться…
И замолчал. Глаза Береники затуманились.
— Дорогая!
Это слово, промчавшее их через все промежуточные этапы чувств, озадачило обоих. В наступившей тишине Береника умоляющим жестом протянула к нему ладони и, как немая, отрицательно покачала головой, без слов говоря «нет». Чему, хотел бы я знать, она говорит «нет»?
Между ними встала эта покойница, этот призрак. Комнату заполнил полумрак. Вдруг Орельен почувствовал, что у него зябнут плечи. Должно быть, неплотно закрыто окно. Желая незаметно изменить тягостную атмосферу, он зажег свет, спустил занавеси, но что-то уже ушло. Они не узнавали больше друг друга. Что делали они здесь вдвоем, среди этой примелькавшейся декорации? Обоих сковало неслыханное смущение.
— Сейчас разожжем огонь, — сказал Орельен, опускаясь на колени перед камином.
— Если для меня, то не стоит трудиться… Я сейчас уйду. Боже, какая я глупая. Ведь вам холодно, и после моего ухода…
— Не уходите, Береника, прошу вас. Вы же обещали мне целый день.
— Знаю, но лучше будет, если я уйду… Не знаю…
— Знаете или не знаете? Огонь я развожу также и для вас.
Среди дров уже пылал газетный лист. Орельен опустил заслонку.
— И вы думаете, так разгорится?
Эту фразу Береника произнесла тоненьким голоском, словно маленькая девочка. По правде сказать, она просто не могла допустить, чтобы в ее присутствии кто-то другой разводил огонь. Она опустилась на пол рядом с Орельеном. Они говорили сейчас самые банальные вещи, чудесные, как огонь. Их сближала тайна огня. Однако в комнаты нашел дым. Пришлось еще раз открыть окно, чтобы усилить тягу. Потом закрыть окно. Поправить полено и растопку. Они сидели на подушках, брошенных прямо на пол, опершись головой на сиденье кресла; наконец показалось пламя, и они стали глядеть на пламя. В колдовской игре пламени, на которое можно смотреть часами, которое замирает, потом набирается новых сил, пляшет, расступается, синеет, начинает жить своей отдельной от поленьев жизнью, сникает и вновь лижет дерево, как в кострах Ивановой ночи, в этой колдовской игре пламени они обнаружили глубокие теснины, где шли их мысли, шли порознь, изредка сталкиваясь на пылающих перекрестках. Голова Береники медленно склонилась к мужскому плечу.
— В нашем большом доме…
Она грезила. Вновь поддалась очарованию своих грез. В отсветах пламени умирали слова, жесты, события, случаи из прошлого. Береника продолжала разговор, начатый еще у Маринье и прерванный приходом Фукса с Лемутаром. Все последующее казалось ничтожным, небывшим.
Кроме одного — гибели той Незнакомки, о которой ни он, ни она не заговаривали.
— Мне было восемь лет… В нашем большом доме с утра до вечера стоял крик. Это кричал отец… Я не любила отца. Он кричал на маму. У меня была собачка, три куклы. Никогда я не играла со своими ровесниками, другими детьми…
Она замолчала, будто ее больно укололо какое-то вдруг вспомнившееся слово.
— Орельен?
— Береника?
— Орельен, поклянитесь, что в ней вы любили меня, что она…
Движением указательного пальца Береника старалась дать понять ему, о какой безыменной «она» идет речь, затем повернула голову к осиротевшей стене, взглянула на пол, где еще белели крошечные осколки, взглянула на корзину для бумаг. Орельен сказал самым серьезным тоном, каким только может говорить человек на нашей планете:
— Клянусь!
Но, очевидно, для Береники это было слишком важно.
— Мне так хочется вам верить, — прошептала она. — А вдруг и вы, вы тоже ускользнете от меня…
Она устыдилась нечаянного признания и поспешила продолжить спасительный рассказ:
— В конце сада у нас был колодец, так вот в тот самый день мама пришла туда ко мне, — я целые утра сидела у колодца и делала из грязи пирожки с помощью воды и палочки (я обожала возиться в грязи), мама сказала мне: «Нисетта». Мама всегда звала меня Нисеттой. И вид у нее был серьезный, раньше я ее такой никогда не видела. Знаете, на кого похожа моя мама? Черты совсем как у меня, только глаза синие-синие. Видите ли, я ее не особенно хорошо помню, я была совсем маленькая. Восьми лет. Должно быть, она походила на…