Орелинская сага. Книга первая

Алиева Марина Владимировна

Он не успел, как следует поразмышлять, потому что в пещере, в этот момент, раздался страшный грохот. Решив, что с отцом что-то случилось, Фостин, со всех ног, помчался ему на помощь.

Вот – два валуна. Вот – проход,… но, что это?! Он наполовину завален! В оставшейся незакрытой части метался Генульф, поднимая камни и забивая ими вход в пещеру.

– Отец! –

закричал Фостин. – Что ты делаешь! Опомнись!

– Ты!

Генульф остановился. В его глазах мелькнуло, на миг, радостное изумление.

– Вы пришли!

– Нет, я один.

Глаза отца потухли

– Один…

Тяжело, по-стариковски, он навалился на каменную кладку и, белыми от пыли руками, обхватил себя за голову. Лицо его вдруг жалобно сморщилось, и Генульф зарыдал.

– Никчемная жизнь! – всхлипывал он. – Никчемная!.. Никто не захотел… Рофана.., и ее обидел… Только ты… ты…

Он поднял на Фостина заплаканное лицо, минуту смотрел на него и, неожиданно закричал, со всей силой своей обиды:

– А знаешь ли, кто ты?! Ты – сын Дормата! Один из тех, семерых, которых я так и не искал! Нам с Рофаной тебя подбросила вот эта самая.., – он потряс рукой туда, куда улетело облако, – ещё в яйце, на том самом месте, где стоит первая гнездовина! И, если бы я тогда.., сразу… А теперь – все! Мне никто не нужен! Уходи! Ты, видно, подслушивал, и знаешь, что тебе делать!.. Трава Лорух не цветет! Этого никто не увидит!.. И те.., оттуда.., они никогда не спустятся в Низовье!.. А ты уходи! Иди куда хочешь, и не мешай мне, хоть раз в жизни, поступить правильно! Генульф снова, с удвоенной силой принялся закладывать вход, выкрикивая что-то бессвязное, но, когда осталось лишь небольшое отверстие, вдруг затих.

– Фостин, – позвал он смиренно, – прости меня. Я кругом виноват. Но Рофана не заслужила такой участи. Не говори ей ничего. Она легче перенесет мою смерть после обид, которые я ей нанес. А то, что ты здесь слышал – пусть не знает.

И старый орелин заложил последние камни.

* * *

Уже смеркалось, когда Фостин, позабыв про крылья, пешком вернулся в Гнездовище. На окраине Хорик достраивал свою гнездовину и поинтересовался, как там отец. Но Фостин лишь дико глянул на него и прошел мимо, ничего не ответив. Рофане, в тревоге ожидавшей его прихода, он сказал только, что Генульф в Гнездовище больше не вернется, и, как она ни билась, как ни выспрашивала, об остальном упорно молчал.

А ночью разразилась гроза. Страшнее никто из живущих на свете, наверное, не видел. Молнии с треском разрывали небо и обрушивались на хребет с такой силой и постоянством, как будто, весь гнев неба был обращен против него. Ветер, завывая, гнул деревья Кару к самой земле и, с дробным стуком, гнал по наклонной улице Гнездовища, сквозь водопады дождя, мелкие и средние камни. Все в мире замерло, следя за этим безумием и, наконец, свершилось! Оглушительный грохот потряс все селение, а когда перепуганные его обитатели выбежали наружу, они увидели, как в той стороне, где была Генульфова пещера, клубилось и медленно оседало под дождевыми потоками, громадное облако белой пыли.

Все,

не сговариваясь, кинулись туда, даже не заметив, что гроза, как по волшебству, стала утихать. Те, кто летал, оказались на месте первыми и увидели нечто ужасное и невероятное. От того места, где была складка и ниже его, горного хребта больше не существовало. Словно гигантский нож перерубил его, раскрошив всю нижнюю часть. Безобразное месиво из огромных камней и переломанных деревьев простиралось далеко вниз, клином врезаясь в Долину. А на самом краю обвала, удерживаясь на нем каким-то чудом, лежал без чувств совершенно промокший Фостин.

Увидев сына и осознав, что случилось с ее мужем, Рофана упала в обморок. Поэтому, когда прибежали, наконец, остальные им, пришлось довольствоваться одним коротким взглядом на последствия катастрофы, и отправляться обратно, унося два безжизненных тела. Многие плакали, больше, правда, от испуга, но, в основном, все уходили подавленные. Было очевидно, что Генульф погиб в своей пещере и именно в тот день, когда рассорился с женой. Об этом почти все уже знали, (в маленьком Гнездовище трудно что-либо утаить), и печально качали головами, удивляясь, как это все так совпало.

У обрыва, правда, кое-кто остался. Это были дети Генульфа и бледная, испуганная жена Хорика. Она искала мужа, который вчера, едва закончив работу, собрался, сказал, что хочет сам поговорить с отцом, и ушел. До грозы он не вернулся, и сейчас его нигде не было.

Форехт с Дорхфином лишь печально переглянулись. Страшная буря обрушивала на них одну беду за другой. Отец, Хорик, Фостин… Впрочем, последний еще, может быть, жив. Видимо он оказался здесь, желая спасти отца… Братья стояли понурившись. Им не нужно было много слов, чтобы понять: каждый корит себя, что не пошел к отцу вместе с Фостином. И, пока заплаканные Усхольфа с Ланорфой уводили прочь жену Хорика, не желавшую верить, что ее муж погиб, Форехт и Дорхфин стояли над обрывом, то ли пытаясь понять, что же здесь произошло, то ли прося прощения.

Дни, последовавшие за ночной катастрофой, прошли в глубоком трауре.

Муж Усхольфы разрывался между Фостином и Рофаной, но, если первого удалось быстро поставить на ноги, то со второй ему пришлось повозиться. Рофана не хотела жить. Едва придя в себя, она начинала плакать, пока опять не впадала в спасительное забытье. Её удалось вернуть к жизни только сообщением, что Фостин не умер, но это было ненадолго. Как ни старались все в Гнездовище скрыть смерть Хорика, Рофана, все равно, узнала. И этого уже не пережила.

Однажды, она пожелала посидеть в одиночестве под звездами, и тихо угасла на скамье, сделанной её мужем, у входа в гнездовину, которую он сложил.

Фостин тяжелее других перенес смерть матери. Все уже знали, что на месте обвала он оказался потому, что спешил на помощь отцу, но опоздал. Молния ударила прямо перед ним, и больше Фостин ничего не помнил. Однако, уход Рофаны поверг его в состояние гораздо худшее, чем то, в котором он пребывал после гибели Генульфа. Он отказался стать старейшиной Гнездовища, уступив это право Форехту, замкнулся в себе и все чаще стал уходить к обвалу, где похоронили его мать.