Оренбургский владыка
Шрифт:
Командир батальона — бородатый подполковник с офицерским Георгием, достойно украшавшим его китель, при монокле, плоско прилипшем к правому, увеличенному до коровьих размеров глазу, — трубно гаркнул, приветствуя Дутова. Войсковой старшина в ответ лишь съежился, будто его прошиб мороз, дернул контуженой головой и промолчал. Пехотный подполковник сконфуженно поглядел на Дутова, разгладил бороду:
— Досталось вам тут…
Дутов, — худой, небритый, с трясущейся головой, — глянул на подполковника неприязненно и вновь ничего не сказал. Утром, отправляя донесение в штаб Третьего кавалерийского корпуса, он имел точные сведения по числу полегших нижних
Среди пополнения были питерские работяги с Путиловского завода, орловские мукомолы, говорливые хохлы из-под Екатеринославля — любители вволю поесть сала с чесноком и воротившие головы от винтовок, как от чумы… Угрюмые «пскопские» мужики способны были вгрызаться в окопы и стоять насмерть так, что выковырять их оттуда можно только прямым попаданием снаряда. Северные поморы — такие же, как и «пскопские», неразговорчивые — за два дня они произносили не более одного слов; тот, кто произносит два, уже считался болтуном… В общем, в эскадрон набрали кого угодно, но только не казаков.
Убитых похоронили в большой братской могиле. Офицеров — отдельно, лежать им в одной могиле вместе с нижними чинами было не положено. Те, кто пришел с Дутовым на фронт из Оренбурга, остались живы, — калмык, Еремеев, Сенька Кривоносов, бывший сапожник Удалов, хорунжий Климов.
Над землей волочился запах гари, летали черные жирные вороны, иногда появлялись и знакомые яркие бабочки. Чистое летнее небо от дымов сделалось пороховым, темным, на земле валялись убитые люди, трупы лошадей, разбитые перевернутые повозки, поваленные набок орудия со стволами, искривленными от разорвавшихся внутри них снарядов, чернели обгорелые мертвые остовы фронтовых автомобилей, — война сделала свое дело.
После отдыха пеший дивизион Дутова был переброшен на юг, в Румынию, там отличился, отстригая на ходу каблуки у отступавших австрийцев — эти ребята драпали особенно усердно. Задержка у них случилась лишь на карпатских кручах, дыхание у изнеженных тирольцев при виде каменных откосов пропало совсем. А вот «пскопские» да орловские чувствовали себя в тех местах очень неплохо — в простых сапогах, либо в галошах, чтобы ногам не было жарко, без всяких приспособлений залезали они на километровые кручи и дыхание себе не сбивали ни на грамм. От врага только перья летели, в плен австрийцы сдавались большими группами, — брать их по одному считалось зазорным.
Донесения Дутова были немногословны, но от них веяло духом победы, а бумага, на которой они писались, пахла порохом — тем самым запахом, от которого штабные шаркуны поджимали губы и делали кривые лица, будто под хвост им сыпанули молотого перца. «Преодолев семь рядов проволоки и взяв четыре линии окопов, стрелки и казаки вверенного мне участка преследуют противника на Кирлибабу. 250 пленных и трофеи представляю. Потери незначительны».
Командир корпуса граф Келлер ставил Дутова в пример другим:
— Вот так надо воевать, господа! Как Дутов! Не удивлюсь, если он, подобно казакам атамана Платова [14] , первым войдет в Берлин.
Граф искренне верил в то, что говорил. Хотя время было уже другое, и Келлер делал скидку на это: и оружие стало другим, и техника. На фронте появились бронеавтомобили, способные загнать любую лошадь, и пушки начали отливать такие, что в ствол мог свободно залезть человек. И порох изобрели бездымный, и газы, от которых русские войска страдали особенно, и еще много такого, чему можно удивляться несказанно и печально. До чего же изобретательный народ живет на белом свете, что только он ни делает, чтобы уничтожить своего собрата!
14
Матвей Иванович Платов (1751–1818) — атаман донских казаков, граф, генерал от кавалерии. Отличился еще при штурмах Очакова и Измаила. За успешные действия во время Отечественной войны 1812 г. был возведен в графское достоинство. В начале января 1813 г. вступил в пределы Пруссии, получил начальство над особым корпусом, взял в плен около 15 000 человек.
Во второй раз Дутов был контужен около деревни Паничи, в Румынии. Развернутой цепью дивизион шел на деревню. Боя не ожидалось: Дутов получил данные от пластунов-разведчиков, что в селе чужих нет — ни немцев, ни мадьяр, ни австрияков. Дивизион Дутов развернул в цепь, она хоть и шла с карабинами и винтовками наперевес, но оружие было поставлено на предохранители.
В цепи рядом с войсковым старшиной шагал Дерябин. Две недели назад он был повышен в чине — стал есаулом.
— Что пишут из дома, Виктор Викторович? — спросил Дутов. — Говорят, в Питере очень неспокойная обстановка?
Дерябин регулярно получал письма из Питера. От матери.
— Обстановка хуже некуда, Александр Ильич, — ответил Дерябин. — В Петрограде не хватает хлеба, едят семечки. Полно дезертиров и никому до них нет дела — их не вылавливают, не отправляют ни на фронт, ни под трибунал — они терроризируют город. Хотя бы для острастки расстреляли двух-трех — сразу бы стало легче дышать…
— Черт знает что происходит в российской столице! — Дутов выругался. — Всего-то и нужна пара толковых фронтовых генералов, чтобы наладить там порядок.
Было тихо. Пели дрозды. Дутов и не подозревал, что осенью — на календаре уже было первое октября — так сладко и нежно, так слаженно могут петь эти небольшие птицы. Из села доносилось кукареканье — кочеты в Паничах были самыми голосистыми во всей Румынии. Дутов вытянул голову, прислушался, глаза заблестели влажно, он поспешно нагнулся, подхватил с земли из-под ноги гибкий прутик и щелкнул им по голенищу сапога.
Где-то далеко, по ту сторону горизонта, дрогнула земля, раздался тугой задавленный звук, словно в земле, в глуби ее, где расположен некий механизм, заставляющий вращаться планету, что-то лопнуло. По стерне, жесткой щеткой поднявшейся на поле, пошла дрожь, стерня зашелестела, хотя никакого ветра не было.
— Не пойму, откуда у немцев взялись шестидюймовые орудия? Как они сумели подтащить тяжелую артиллерию по бездорожью? — обеспокоенно размышлял Дерябин.
В русской армии гигантские шестидюймовые орудия передвигались на железнодорожных платформах, иногда они вообще действовали в составе бронепоездов. Стволы у этих громоздких «дур» были едва ли не длиннее самих платформ, в дула любопытные дурашливые солдатики засовывали голову, потом долго чихая от острого запаха гари.
— В техническом плане немцы оказались гораздо лучше подготовлены к войне, чем мы, — под ноги Дутову попалась консервная банка, украшенная готическими буквами, и он, брезгливо дернув ртом, поддел жестянку ногой.