Орфей

Полунин Николай Германович

Из комнаты-спальни донесся крик Ларис Иванны:

— Прекратите! Прекратите немедленно! Игорь! Вовик!

— Все, Лариса, мы уже прекратили, — успокоил я. — Только умыться, и мы как огурцы.

— Что с ним? — потребовал ее голос. Ага, подразумевается, что со мной ничего произойти не могло. Или во внимание не стоит принимать.

— Вскрытие покажет. Не волнуйтесь, только по носу получил. Сейчас я обмою ему лицо.

— И уходите потом немедленно, слышите? И его с собой заберите!

— У вас пластырь есть?

Я подобрал мычащего Юношу. Кровь струйкой полилась с его губ и из ноздрей. На пробитой насквозь переносице вздувался пузырь.

— Скоро вы уберетесь? Господи…

Я возился с Бледным в душевой. Как-то странно звучал Ларис Иванны голос. Неестественно. Хотя — как? Нормально, истерически: пошли вон, два мерзавца, один к женщине ломится, другой ему по морде дать не может. Что еще?

Юноша с заклеенным крестиком переносьем все порывался посмотреть в зеркало и потрогать

себя руками. Потрогать я разрешил, а смотреться ему не стоило. Оттеснив его, я взглянул на свое ухо. Оно было похоже на виноградную гроздь. Такое же красное в синеву.

— Просто по голове ты не мог ударить? Кому я теперь нужен с таким ухом?

— А я? Мозги у тебя еще поболят.

— Как сказать, — говорю, — по ним ты вроде не попал. Бил не туда.

— Да уйдете вы когда-нибудь или нет?! — взвизгнула из спальни Ларис Иванна. Юноша добрался до зеркала, посмотрел, сморщился.

— Ладно, ты иди, — сказал он, — а мне еще с ней надо. К обеду, может, выйдем, а нет, собери там, что на столе будет, принеси, если не трудно… Наташке скажи, она принесет. Это для Ларисы. Мне-то плевать…

— Обои полетим, — сказал я. Он не понял. — Вместе пошли. Не слышишь разве, убираться требует?

— Дурак ты. Предсказателем называешься, а тоже… Иди, в общем, Игорь, после поговорим.

Не поворачиваясь к Юноше спиной, я пинком распахнул входную дверь. Мы уже стояли в коридоре. Указал пальцем. Бледный захихикал, что получилось у него как-то дебильно, и я полностью утвердился в своих соображениях о нем.

— Уймись, кретин. Еще захотел? Что ты жрешь-то? Барбитал, фенимин, эрготал? Триптизод?

— Предположим. А ты вали, Игорек, тут тебе не светит…

Это было очень просто. Юноша, привалившийся к настенной циновке, так и норовил показаться мне боксерской грушей. Да еще с разметкой болевых точек, чтобы было удобнее. Реакция у него скорости не потеряла, но сместилась во времени на секунду-другую, вроде как радиосигнал, идущий с Луны. Он нанес резкий свинг в то место, где только что видел мое лицо, и согнулся от удара в солнечное сплетение. Я не стал добавлять по затылку, подставив колено, а просто мягко подхватил его, шаркнувшего плечом по заткнутым за циновку павлиньим перьям. Я начал понемногу осматриваться. Вынес Юношу на улицу, на мокрый ветерок. Шум в голове у меня почти прошел.

— Лариса, — сказал я, возвращаясь, — вы знаете, что держать в доме павлиньи перья — очень нехорошая примета? И соцветия рогоза, их неправильно зовут камышами. Толстые такие, коричневые, как загорелые.

Я нерешительно потрогал кончиками пальцев дверь спальни, оттуда не доносилось ни звука. Для меня не было вопроса, зачем я пришел сюда. Раз и навсегда я выясню, отчего они с Бледным время от времени появляются, как черно-белая парочка из пьесы Юджина О'Нила. Скованные, понимаешь, одной цепью. Что имел в виду Кузьмич, утверждая, что у Ларис Иванны в доме потолок, как: стены в сумасшедшем доме. Кто такие «они» из записки Правдивого, где явно подразумевается кто-то по эту сторону стен Крольчатника. И почему я, черт дери, «предсказатель»?

Постучать, что ли?

— Лариса, Правдивый утверждает, что вы нуждаетесь в помощи. Он просил меня прийти к вам. Мне жаль, что так получилось. Если хотите, я уйду. Мне уйти? Откликнитесь, вы в порядке?

— Идите, Игорь, идите…

Ее голос показался мне теперь изнемогающим, и я даже не успел сообразить, что она хочет: чтобы я у-шел или во-шел? Из спальни раздался грохот. А я понял, что меня не устраивало в звучании ее слов.

Дальше порога я вбежать не смог, чуть не упал.

Площадь спален в коттеджах — восемнадцать метров, я промерял у себя. В Ларисиванниной комнате почти все эти метры занимала кровать. Пышная, с балдахином на резных деревянных стойках. С бархатными и газовыми шлейфами, ламбрекенами и купидонами в виде сытеньких развратных младенцев. Все это было обрушено, перемешано, оборвано, а поверх в задравшемся кимоно возлежала и слабо подергивалась хозяйка. Она стонала. Кое-как пробравшись по шелкам, я Ларис Иванну подтянул с пола, где находилась половина роскошного тела, целиком на кровать.

— Лариса, Лариса, что случилось? Как вы себя чувствуете?

Одна из стоек медленно наклонилась и, падая все быстрей и быстрей, ощутимо приложила мне по плечу.

— Да откуда катастрофа?!

Не слушая и не обращая на меня внимания, Ларис Иванна без стеснения заголила подол, осматривала свое бедро. Нежное, белое, гладкое, без отвратительных складчатых наслоений, округлое необъятное бедро кустодиевской купальщицы. По-ойкивала. Горестно вздыхала и всхлипывала, касаясь подушечками пальцев вздувшихся покраснений. Так спокойно и покорно принимают вновь случившуюся одну и ту же неприятность. Мол, что уж, такая я невезучая, который раз на том же самом месте. Потом она заговорила. Ей просто хотелось выговориться, и так вышло, что подвернулся я.

* * *

— В Москве мы всегда останавливались в «Кемпински» или в «Паласе». Марик говорил, что купить квартиру может каждый, а иметь свой апартамент в самом дорогом отеле — единицы. Я ходила пить чашку шоколада в швейцарское кафе, там были самые свежие сливочные торты. Их ежедневно доставляют

ранним рейсом из Лозанны. Какое там общество! Жены самых богатых людей Москвы, членов клуба «Двести тысяч», негласный клуб московских миллионеров. Очаровательные, воспитанные дети со своими боннами, все комильфо… Марик одевал меня, конечно, в Риме, в Париже, но мне так нравились эти новые московские бутики, на Тверской, на Кузнецком, на Петровке. Я имела вайтлс сто-семьдесят-сто, можете мне поверить, стандарт — «Богиня Лакшми». С Розочкой Гиршфельд мы скакали по утрам на ипподроме, муж подарил ей пару великолепных гунтеров. Потом Розочка неосторожно повела себя с одним конюхом, Ринат, татарин, такой красавец с длинными зелеными глазами. Был какой-то скандал… Отчего все так уперлись, что если новый богатый, то обязательно — бандит? Я вам скажу, кто это распространяет. Те, у кого самих за душой ничего нет, кроме «ограбить», «отнять», «обмануть», «слямзить», «наколоть», «поделить». Люмпены, паразиты, совки. Они ничего другого не умеют. Вы знаете, сколько среди новых банкиров, промышленников бывших математиков из Академии наук? Талантливейшие люди… Марик вел дела с самим Бенукидзе. Статный блондин, золотые очки, рубашка за двести долларов от Азара. Хозяин Челябинского комбината и половины региона. Дважды на уик-энд приглашал нас в свою ложу в Большом, и потом мы ужинали в «Метрополе». Марик приготовил для его подруги прелестные сережки с изумрудами, в цвет глаз, но у него была другая, конечно, тоже топ-модель, но блондиночка и глаза голубые, получился крохотный конфуз, мы все смеялись. Мне Марик преподнес на нашу годовщину квадратные камни, копии тех, что владела вдовствующая императрица Мария Федоровна. Наши изумруды ценятся даже выше цейлонских, светлых, с внутренним сиянием. Консорциум Марика вел торговлю этим самоцветом… Я заболела, и все кончилось. Это ведь как болезнь, да? Что со мной происходит? Когда это случилось впервые, Марик едва успел поймать меня за руку, и я чуть было не утащила его с собой. Я все-таки думала, что болезнь. Правда, к обычным врачам тут не обратишься. К экстрасенсам, мануалам? К колдунам? Лонго, например, даже не захотел ничего объяснять. Может быть, он испугался? Но чего? Он же должен был с таким сталкиваться раньше. А Джуна не испугалась. Когда мы приехали к ней, Евгения Юмашевна нас очень мило приняла, посмотрела на меня, расспросила, внимательно просмотрела все кассеты с записями. Только тоже мало чего объяснила. Обещала связаться с нидерландскими, шведскими, болгарскими друзьями. С Кеном Хостеном. В России тоже была какая-то группа специалистов, они никогда себя не афишировали. Роман Петрович Ветров — очень мощный экстрасенс и парапсихолог. Но с ним случилось что-то… Марик отправил меня на Лазурный берег, под Империей он имеет недвижимость. Чудная вилла, чудный климат. Но там было слишком людно… Мне кажется, это жило во мне с детства. Мне сны, что я летаю, снились буквально каждую ночь. Иногда легко, как птица, иногда — будто плывешь в густом прозрачном сиропе, земля уже вот, метр, полметра, ладонь, вершок. Бывало, просто по улице шла и вдруг начинала чувствовать, что становлюсь легче, легче, сейчас унесет порывом ветра. Хваталась за что-нибудь, переживала. Голова кружилась. Но я никогда не думала, что это может быть на самом деле… Я вернулась, а у Марика неприятности. Он не мог мне уделить много внимания. К тому же я располнела, Я не в обиде, я понимаю. Но что же мне было делать, к кому еще обращаться, если сама Джуна… Кассеты с записями куда-то пропали. Некоторое время я жила на нашей даче, совсем одна, только экономка, шофер и горничная. Никого рядом. Два или три раза были травмы. Я не смела выйти под открытое небо. Марик сказал, что есть такая клиника, центр по изучению феноменальных явлений. Решай сама, он сказал, но там вроде могут помочь. Конечно, я не ожидала того, что оказалось со мной и вообще здесь… но постепенно я привыкла. Тут очень много странного, вы уже заметили? И на прежнем месте, и после переезда сюда мы как будто вообще отрезаны. На прежнем месте тоже был забор, проходная, охрана. Я понимаю. У нас на даче охрана тоже, сейчас времена такие… Но от Марика ни единой весточки. Неужели он меня совсем бросил?

Я как-то не уловил ее перехода от риторических вопросов к прямому, обращенному ко мне. Нащупал позади себя какое-то сиденье, сел. Глаза сами поднялись к потолку. Толстые поролоновые квадраты пучились на нем. Совершенно так, чтобы, если вдруг по неведомой причине земное притяжение превращается в отталкивание, пролететь три метра от пола до потолка и не расшибиться. Совершенно так.

* * *

В самом начале я обещал рассказывать лишь о том, что видел и в чем участвовал сам, а если буду о других — строго придерживаться свидетельств очевидцев. Сейчас мне придется отступить от этого своего обещания. Из действующих лиц, которые появятся ниже, знакомых и новых, одно теперь недоступно мне, другому недоступен я. Еще с одним совершенная неразбериха: могу точно сказать, что однажды слышал, как он разговаривает в коридоре за стеной, и еще однажды стал свидетелем одной поразительной встречи, в которой он принимал участие. Этот случай я просто не знаю как считать. Еще одно лицо на данный момент прекратило свое существование. Но я знаю о них. Вслед за Перевозчиком могу сказать теперь: я — знаю.