Орхидеи еще не зацвели
Шрифт:
— Но неужели в любви так важно, кто владелец поместья? — удивился я. — Мне казалось, любовь, это чувство духовное, ну, в крайнем случае, телесное. Купидон смеется над богатством!
— Да, она и мне много внимания уделила, — едко заметил Генри, — Купидон обхохотался. Мистер Вустон, говорит, я читала все ваши книги про Шимса. Он предстает у вас таким мудрым, а ведь на самом деле обычный камердинер. Это вы, говорит, его возвысили силой своего таланта. Мне, конечно, ужасно приятно все это было выслушивать, про силу «моего» таланта.
— Да уж… — сказал я. — Даже не
— А мне кажется, что ты это нарочно подстроил. Твой дьявольски хитрый ум специально измыслил эту комбинацию, — сказал Генри нудно, подозрительно и как-то чрезвычайно гнусно, — чтобы отбить ее у меня.
— Ты что, Ген… Берти, когда это у меня был дьявольски хитрый ум?
— Был, Генри, всегда был. Да ты и сам это знаешь, ведь не считаешь же ты сам себя дураком.
— Ну да, не круглый идиот, конечно, бывают и круглей, и если, допустим, взять в руки циркуль, то видны неровности… Мне и матушка в детстве говорила…
— В том-то и состоит твой дьявольски хитрый ум, что он с виду маленький, кругленький, как нолик. Твоя матушка на это попалась, она все никак не забудет, каким идиотом ты был во младенчестве. Но я тебя раскусил. Ты специально подстроил так, чтобы я пригласил тебя в Баскервиль-Холл, я был марионеткой в твоих руках. — Солнце выскользнуло из-за облака, и витражи блеснули на его лице, как венецианская маска. — И поэтому спрашиваю еще раз, ты любишь Бэрил? Да или нет?
— Нет, нет! Я вообще думал до сегодня, что влюблен в другую. А теперь понял, что не влюблен. Вот смотрю на нее, смотрю и… ничего.
— В доме всего две женщины. Одна из них судомойка, которая спит в другом крыле, а здесь почти не появляется. Вторая — жена Бэрримора, ты хочешь сказать, что ты…?
— Нет, не хочу… — сказал я, покраснев, как растертый волдырь.
— Она похожа на Офелию-тяжеловеса.
— Ох, ради Бога, молчи, без тебя тошно.
— Ты мог влюбиться в эту слониху, когда у тебя перед глазами ходила Бэрил, туда-сюда? — продолжил допрос Баскервиль.
— Ты чего, — возмутился я, — с дуба свалился со своей Бэрил?!
— Ты так произнес это, Берти, как будто я сказал что-то невероятное… — окрысился Генри, и я заметил, что правая рука его потянулась к левому карману, где у него раньше хранился кольт. — Чем Бэрил плоха?
— Ну, не знаю… Нет, не плоха. Нормальная девушка, красивая, без усов… Ничем, вроде, она не плоха…
— А почему она должна быть с усами?
— Не должна.
— Так у нее их и нет.
— Нет.
— Так что за претензии?
— Ну, не мой это тип, просто не мой.
— А поточнее нельзя?
— Ну, она какая-то вся… эээ… как сказать… огнедышащая. «И пламя клубится из пасти ее!» — эти строки как специально про нее написаны, так и кажется, что автор ею вдохновлялся, а не собакой. Глядя на нее, я сразу вспоминаю супругу лорда Роналда.
— У Литтона? Это там, где: «Глаза, как у дикой кошки горели, готовой напасть на стрелка…
— … за столом у нее все от страха немели, не пили вина ни глотка». У нее нет усов…
— Разумеется, нет! Что за дикая мысль, усы у такой девушки!
— …но если б были, они б торчали дыбом, подпирая нос! Кажется, она все время гнется и бьет хвостом. Я спокойный человек, привык к размеренной жизни. А если она не способна на предательства, уловки и капризы, то я в глаза не видел «Макбета». Кстати, ты знаешь, кто спер твой ботинок, тот, первый, с каблуком?
— Вроде бы эти твои архаровцы, как их, Юджин с Арамсом? Которые бегают вдвоем, как иноходец?
— Нет, Алекс с Юстасом сперли второй. Первый сперла она.
— Она?! Бэрил?! Как это мило! Но зачем? Ведь мы тогда даже с ней были незнакомы, сейчас я бы еще понял, ведь это бы значило, что я ей нравлюсь… ну, как мужчина. Бе… Генри, послушай, она такая красивая, она похожа на…
— Мустанга?
— Тьфу на тебя!
— На меня?
— Тьфу три раза!
— У одногорбых верблюдов комплекс, что у них всего один горб, а не два, вот они и плюются! Но ты побереги слюну, у тебя ее сейчас мало.
— Да уж…
— Послушай, что я скажу: в этом каблуке, который тебе подсунул лысый итальяшка, находилась бумажка с шифром. Мисс Степлтон под дверью в твой номер взяла ботинок, спустилась в ресторан и там передала его какому-то немцу. Тот отломил каблук и достал бумажку. Это видели Алекс с Юстасом. Они пошли и украли второй ботинок, который черный. Они думали, что ты в этом замешан, и, конечно же, захотели тебе нагадить, это естественное желание всякого истинного британца при виде орды немецких шпионов, обделывающей делишки прямо на Стренде.
— Значит, она немецкая шпионка… Надо же, немецкая! Ахтунг, ахтунг, дас ист фантастиш, майн либен фройлян… ай люлю! Вот никогда бы не подумал, что немецкая!.. А братец ее тоже шпион?
— Он фальшивомонетчик.
— Ну да, а что, тоже немецкий?
— Возможно. Я заговорил с ним о погоде, а он сказал, что солнце слишком яркое.
— А это что значит?
— Значит, не англичанин.
— Точно?
— Верняк!
— Боже, ну и семейка. Когда я женюсь на Бэрил, то сразу же надену на нее оковы и заточу в башне, подальше от всех этих немцев… Я приметил одну подходящую в северной части замка, там толстые решетки…
— Ваш коктейль, мистер Вустон! — сказала, входя, моя несостоявшаяся супруга, обращаясь, понятно, к Генри, а не ко мне. — Он вам поможет-с.
— Мне бы тоже не помешал! — сказал я, но веселый слон уже удалился, махнув хвостиком.
Генри дрожащими руками взял хайболл и впился в него, словно пчелка в первоцвет. Напиток немедленно произвел на него свое действие, о котором предупреждал Шекспир: душу взрыл, кровь обдал стужей, глаза, как звезды, вырвал из орбит, разъял его заплетшиеся кудри, и каждый волос водрузил стоймя, как иглы на взъяренном дикобразе. Не знаю, какой Шекспир был поэт, но видно, закладывал мужик знатно. И вслед за этим, как и положено, Генри воспрял, ну вылитый обильно политый цветок… или политый обильно вылитый? И что меня поразило во всей этой сцене — то, что края хайболла были мастерски декорированы. Что это, соль, да? Какая-то она…