Орхидеи еще не зацвели
Шрифт:
— Странное место мы выбрали, где поселиться? — сказал Степлтон, будто отвечая на мои мысли. — И все-таки нам здесь хорошо, правда, Бэрил?
— Да, очень хорошо, — ответила она и грозно пошевелила теми мышцами лица, что отвечали бы за усы, будь у нее это сомнительное украшение девичества.
— У нас когда-то была экспериментальная школа. Мы обучали бабочек, — сказал Степлтон. — Преподавали им хорошие манеры, навыки обхождения с противоположным полом. Мотыльков отваживали от легкомысленного порхания с цветка на цветок, формировали характер, объясняли, в чем состоит пукасагибство применительно к чешуекрылым.
Генри нажал на перделку, которую взял поиграть у мисс Степлтон, и
— Правда? — спросил я.
— Еще немного, и мы разработали бы программу по подготовке мотыльков к службе в армии! — с воодушевлением сообщил Степлтон. — У самцов, например, прекрасное обоняние, оно позволяет им обнаруживать за несколько миль не только партнершу, но и взрывчатку.
— Что иногда одно и то же, — уточнил Генри.
— У некоторых видов прекрасно развит дух коллективизма, они могут выполнять сложные совместные задачи, например, передавать сигналы. С этим отлично справляются бабочки-морзянки. Конечно, были трудности, ведь мотылька век не долог, но в военных условиях этому не приходится удивляться, а с нашими генералами этого и вовсе бы никто не заметил.
— Что же случилось с вашей школой?
— Судьба обернулась против нас. В окно проник воробей с ненавидящим оком и склевал троих лучших учеников. Они встали на защиту дам и гусениц и жертвами пали в борьбе роковой. Нам так и не удалось поправить дела после такого удара, большая часть моего капитала была безвозвратно потеряна. И все же, если бы не разлука с моими дорогими учениками, то я бы радовался этой неудаче, ибо для человека с моей страстью к изящным искусствам здесь непочатый край работы. Видите те холмы вдалеке? — Степлтон приобнял меня за талию и мягко подвел к окну. — Это настоящие островки среди непролазной топи, которая мало-помалу окружила их со всех сторон. Сумейте на них пробраться, и там такие всякие бабочки, бабочки такие бабочки! Я пробираюсь туда и читаю им Теннисона. Они хлопают крыльями.
— И ушами, — добавил я.
— Нет, ушей у них нет, — сказал Степлтон.
— Мне кажется, что жить здесь скучно не столько вам, сколько вашей сестре, — вмешался Генри.
— Я не скучаю, — быстро ответила мисс Степлтон. — Здесь вполне достаточно развлечений.
Она машинально отняла у Генри перделку и так грустно покрутила ее в руках, что ей-богу могла бы мертвого разжалобить. Но братец и ухом не повел, у него, видать, было больше выдержки, чем у мертвого. Оно и понятно, ведь когда воспитываешь бабочек, то выдержка нужна не меньше, чем когда ты их фотографируешь.
— У нас очень интересные соседи, — между тем сообщила Бэрил. — Лора и Хью Лайонс, Мортимеры, миссис Селден, мисс Адсон, местная акушерка. Мы даже организовали клуб любительниц ехидных шуток. Он собирается по пятницам в доме у Лайонсов. Мы ведем специальную книгу проказ. На этот раз, в связи с приездом Шимса, а в честь этого события мы устроили торжественный банкет, в зеленых бархатных платьях, и представляете, мне поручили трижды издать этот звук в его присутствии. Интересно, насколько высоко он сможет поднять бровь?
— Думаю, что достаточно высоко, мисс, — галантно ответил я.
— Надеюсь, я этого не услышу, — сказал Генри, нахмурившись (очевидно, он имел в виду «не увижу», ведь бровь нельзя услышать, если, конечно, ты не мотылек).
— Теперь давайте поднимемся наверх, я покажу вам свой кабинет и коллекцию чешуекрылых, — радушно предложил Степлтон. — Смею думать, что более полной коллекции вы не найдете в этой части Англии. А когда мы закончим, то к этому времени уже и обед будет готов.
Мы с Генри поднялись в кабинет Степлтона, сам хозяин шел сзади, словно колли за овцами. Кабинет представлял собой небольшое помещение, стены которого буквально ломились от бабочек всех сословий, рас и вероисповеданий, годных и негодных к несению строевой службы. Если кто-то мечтал вдоволь насмотреться на бабочек, то здесь бы его мечта стала былью. Я три дня потом не мог глаза закрыть, чтобы у меня не сделалось… ну, как там… и бабочки кровавые в глазах — что-то такое.
Итак, всюду стеклянные стеллажи и в них бабочки, бабочки, бабочки. Бабочки. Пара окон. Бабочки. Письменный стол. По левую руку от письменного стола стоял шкаф, набитый книгами, не выкрикивайте с места, о бабочках. Среди них выделялись шикарно изданные фолианты некого Александра Уорпла «Бабочки Англии» и «Еще одни бабочки Англии», а также весьма нарядная книжица Бэрил Степлтон «Детям о бабочках Англии».
— Твоя сестренка пишет книги, Джек? — спросил Генри, тут же схватив указанный томик с полки. — И посвящает их какому-то Александру Уорплу, — удивленно продолжил он. — Кто это?
— Спонсор, — лаконично ответил Степлтон. — Он финансировал наши исследования, пока… пока не был разочарован.
— Из-за смерти тех трех бабочек? — уточнил я.
— Да, вот именно. Он думал, — продолжал Степлтон, заводясь, — что революционные открытия в инсектопсихологии — это путь, весь увитый шток-розами, что все у нас всегда будет получаться, что всегда все будет гладко, что… — бедняга с обидой втянул носом воздух и заколдобился, будто втянул несколько больше бабочек, чем привык.
В это время я заметил на столе рукопись и последний ее лист, торчащий из печатной машинки. Проследив направление моего взгляда, Степлтон объяснил:
— Это мой главный труд, так сказать, опус магнум: «Психические отклонения у бабочек». Вы видите перед собой его вторую часть: «Проблемы становления бабочки».
Ага, значит, была еще первая. Как же она называлась? Может быть, «Нюансы зачатия бабочки»? Я взял со стола рукопись и прочел:
«Как неправы те, кто называют бабочку легкомысленной и беззаботной! Это существо с прекрасно сформированной нервной системой, артистически тонко реагирующее на различные раздражающие факторы — аромат, тепло, влажность, свет, вибрации, шершавость или, напротив, гладкость поверхности. Хотя зрение у них развито плохо, именно с этим и связана яркость крыльев большинства видов, зрительные эффекты для бабочек тоже имеют значение. Все эти реакции чрезвычайно остры и во многом индивидуальны, поскольку формируются в течение жизни насекомого и полностью зависят от условий среды, в которой та или иная бабочка проклюнулась и прошла первые стадии развития. Таким образом, бабочка прекрасно поддается воспитанию, но поскольку воспитания она не получает, то остается совершенно дикой…»
Я поднял глаза от рукописи. Степлтон, покачиваясь, как корабль на рейде, плавал душою в звуках моего голоса; Генри, как всегда, встав у окна, полностью погрузился в изучение «Детям о бабочках Англии», правда, по-моему, он эту книгу не читал, а нюхал, совсем одурел парень.
«Сразу же следует сказать, что решающее влияние на формирование психического темперамента бабочки оказывает время ее рождения. В наших широтах бабочки, как правило, ограничиваются одним поколением за год, но некоторые, все же, выводят два. Первое, «весеннее», развивается нормально — это бодрые, оптимистичные и сообразительные создания, которых, главным образом, и привлекают для дрессировки. Потому что «осенние» детки дрессировке не поддаются. Они вялые и сердитые, а при малейшей попытке воздействия неудержимо впадают в анабиоз. Не помогает даже обмывание в теплой воде — самое сильное средство в таких случаях».