Орхидея съела их всех
Шрифт:
– Было бы здорово устроить во дворе садовый пруд, – говорит она. – Сейчас самое время, дети уже достаточно взрослые, но это ведь так дорого…
– Если получишь стипендию, сможешь позволить себе пруд.
– Да я не к тому, – вздыхает Бриония. – А впрочем, ладно, хорошо, о’кей. Я заберу свою заявку. Мне стипендия и в самом деле нужна не так сильно, как Гранту и Хелен. Ты прав. Но главное – они еще и учатся лучше, чем я. К чему мне хлопотать о стипендии и пытаться их обскакать?
Она снова вздыхает и глубже затягивается сигаретой.
Олли морщится:
– С чего ты взяла, что они учатся лучше тебя?
– Они охотнее говорят.
– Ты получила высший балл за эссе.
– Правда?
– Да. Так что тебе наверняка дадут стипендию. Но им она нужнее. Иначе они не смогут писать диссертацию: выходит, ты как бы лишишь их возможности получить степень. Ты-то, понятное дело, сможешь защититься и без стипендии.
– Пожалуй. Ну что ж, значит, обойдемся без пруда.
“И без леса”, – подумала Бриония. И добавила:
– Не страшно. Надеюсь, хотя бы вы свой выроете.
– В нашем никакие дети не утонут, – говорит Олли. – Никогда.
Он бросает окурок в пруд.
– И из-за этого жена меня теперь ненавидит. Ну, ты и сама все знаешь.
Бриония понятия не имеет, о чем он говорит.
– Я понятия не имею, о чем…
– Слушай, не обращай на меня внимания. Плету черт знает что. Извини. К черту. Пошли обратно.
Тем временем австралийцы забили еще один гол. Пенальти. Счет два-один.
– Ну что ж, – говорит Олли. – Чудеса случаются.
Он идет купить себе еще пиво.
Брионии давно пора было уйти. Она даже не послала Джеймсу смс – предупредить, что задержится. Почему она этого не сделала? Она ведь могла написать ему, пока Олли заказывал пиво или выходил покурить, если бы, конечно, не вышла покурить вместе с ним. Надо написать хотя бы сейчас. А дома придется почистить зубы, прежде чем с кем-нибудь здороваться. Так можно будет провести хотя бы детей, хотя Джеймс, конечно, на это не купится. Что бы она теперь ни сделала, он поймет, что она пила и курила. При таком раскладе она не успеет допить сегодня свое прекрасное шабли: Джеймс наверняка уже будет в постели с книжкой, а какая жена сидит и пьет вино, пока муж читает в кровати?
Она срочно набирает сообщение: “Отмечаем конец семестра. Не было связи, извини. Приеду, как только удастся вырваться. Люблю тебя”. Кто-то, возможно Флёр, недавно говорил Брионии, что есть такое приложение, которое само отправляет людям смс. В базу внесены шаблонные фразы, которые люди постоянно пишут друг другу: “Извини. Скоро увидимся. Уже выхожу. Я тебя люблю”. Наверное, это была Флёр. Да, точно, за чаем в воскресенье, когда они не разговаривали о смерти Олеандры и о том, как эту смерть переживает Флёр. Об этом приложении Флёр рассказала какая-то знаменитость, полагая, что она не одобрит такое новшество. Но для Флёр нет никакой разницы, выданы ли слова “Я тебя люблю” телефонным приложением или набраны пальцами отправителя, – текст, в конце концов, состоит всего лишь из слов. Бриония сама себе удивилась, сказав в ответ что-то о Деррида и о том, что он был не прав, утверждая, будто слова бессмысленны: как раз наоборот. Слова прокладывают границы между вещами. Создают значение. Без слов мы не видели бы разницы между столом и планетой. Да и существовало бы хоть что-нибудь, если бы не слова? Тогда Флёр, как ей и полагается, сказала, что между столом и планетой, в самом деле, нет никакой разницы и Вселенная – лишь иллюзия. Холли закатила глаза и сказала: “Ясно, вы обе – чокнутые, это диагноз”.
– Зачем ты говоришь, что Клем тебя ненавидит? – говорит она Олли, когда он возвращается. – Такого просто быть не может. Ты ведь симпатичный – и это совершенно объективно, не подумай, – и книга у тебя выйдет потрясающая, и…
Бриония касается плеча Олли, чтобы приободрить его. Она не так часто касается плеч мужчин, во всяком случае, в последнее время. Удивительно, до чего твердое у Олли плечо. У него невероятные бицепсы: ну просто камни, размером с теннисный мяч. Разум Брионии пускается кружить по бесконечному эллипсу, а стенки влагалища немедленно начинают выделять жидкость. Биологию ничего не стоит затащить в постель.
– Может, она даже сама не подозревает, – говорит он, – но в глубине души ненавидит меня.
– Нет. Этого не может быть. Ей так с тобой повезло.
– Не знаю, – говорит он со вздохом. Возможно, он прав. Это Брионии повезло с Джеймсом. Он уже прислал ответ: “Не спеши. Повеселись от души. Дети спят. Осторожнее на дороге. Люблю тебя безумно”.
Когда Олли приходит домой, Клем спит. Или притворяется, что спит: пусть почувствует себя виноватым, что вернулся так поздно. А может, и то, и другое одновременно. Он справляет большую нужду в гостевом туалете и тоже ложится. Правила игры такие: он ведет себя ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ тихо, чтобы не потревожить ее, ведь она ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ по-настоящему спит. Она раскалывается первой:
– Привет.
И он ее в самом деле любит. Вот в чем штука. Обожает ее.
– Привет.
– У тебя что, кто-то есть? – спрашивает Клем, зевая. – Может, мне надо чаще брить ноги? Или еще что-нибудь не так? Только, пожалуйста, не говори, что это студентка.
– Нет, нет. Ты вне конкуренции. У меня был романтический вечер с Жиронией.
Так он называет Брионию. Откуда взялось это прозвище? Ну, ритмически и фонетически “Жирония” и “Бриония” очень похожи, одинаковое количество слогов, и ударение в обоих словах падает на второй слог, ну а главное, это прозвище метонимично, потому что Бриония – жирная, и в прозвище это отражено. Впрочем, столь глубокий анализ и не нужен. Клем и без того знает, кого он имеет в виду, и к его обычаю придумывать прозвища относится спокойно – сама в этом не участвует, но и его не осуждает. Наверное, она по-прежнему считает, что, выдумывая прозвища, Олли смеется, скорее, над самим собой и своими поэтическими способностями, чем над человеком, которому придумывает новое имя. И, признаться, прозвища у него, и правда, получаются так себе. Если уж Клем придумает что-нибудь, то обязательно в самую точку. А у Олли прозвища выходят странные. Под стать его идеям для будущей книги.
– Боже, мне ведь нужно позвонить Брионии по поводу четверга, – спохватывается Клем, перевернувшись на спину. – Как прошло занятие?
– Хреново.
Олли замечает на желтом деревянном кресле Клем, которое стоит на ее половине комнаты, аккуратно сложенный к завтрашнему утру пакет “Рыба навсегда” с вещами для бассейна. Эта аккуратность – нарочитая, чтобы его позлить, как и вообще вся аккуратность в доме. Желтое деревянное кресло на его половине комнаты пусто. Пусто оно из-за того, что их уборщица, Элисон, настаивает, чтобы все вещи были убраны с глаз долой. Все, что остается на виду, она выбрасывает, прячет или заталкивает в первый попавшийся шкаф или на ближайшую полку. Олли оглядывает комнату и обнаруживает, что его вчерашние спортивные шорты висят на вешалке в гардеробе. Это идиотизм, потому что, во-первых, ну кто вешает шорты на вешалку? А во-вторых, они же воняют. Олли пожаловался бы Клем, но она наверняка только лениво скажет что-нибудь вроде: он уже не ребенок и мог бы сам бросать свои шорты в корзину с грязным бельем, если ему хочется, чтобы их постирали, а не убирали в шкаф. Бдительная Элисон определила вещам в этом доме лишь две участи: их либо стирают, либо убирают. Отчитывать Олли Клем никогда не стесняется, а вот Элисон она ни на что не станет пенять. Да и вообще Клем никогда никому не рассказывает о вещах, которые ее всерьез волнуют. Вот почему Олли украдкой читает ее дневник. А поскольку Клем знает, что он читает ее дневник, то никогда не изливает там свои истинные чувства (иногда доходит даже до вранья, например принимается писать о том, что она БЕЗУМНО его любит).
Но даже если половина ее дневника – полнейшая брехня, Олли все равно видит ее насквозь. Он знает, что Клем искренне желает ему успеха (конечно, не такого большого, какого желает себе самой, но достаточного для того, чтобы перестать его стесняться). Ни книги от него не дождешься, ни нормальной спермы… Олли представляет себе Клем в бассейне – красная резиновая шапочка, бирюзовые плавательные очки. Эта ее шапочка… Он представляет себе, как занимается с ней любовью, а на ней эта ее резиновая шапочка и закрытый бирюзово-белый купальник марки “Спидо”. Он бы сдвинул в сторону низ купальника, словно они оба – подростки, и, может, прижал бы Клем к дереву… Он сделал бы так, чтобы она ему отсосала, прямо так, не снимая шапочки, и потом он кончил бы ей на голову. Олли идет пописать перед тем, как лечь спать, и эрекция опадает. Что же это такое, даже сексуальные фантазии ему не удаются? Он думает, не рассказать ли об этом Клем, и представляет себе, как она наконец-то смеется в ответ и спрашивает, с чего бы это ей прислоняться к дереву в купальнике, и объясняет, где и что у него пошло не так. Вся проблема в этой плавательной шапочке… Но ведь она резиновая, правильно? Конечно, у мужчин резина вызывает именно такие ассоциации. Но кончать мне на голову? Это как-то, ну, как-то чудно, тебе не кажется? Особенно когда ты бесплоден. Ну кому захочется, чтобы ему на голову вылили лужу мертвой спермы?