Ориноко
Шрифт:
Мы их застали лежащими вповалку на полу. Когда факелы осветили помещение, варраулы словно только что пробудились от сна. Позевывая, они протирали глаза. Мендука, лежавший первым от входа, почтительно встал. Я стал считать. Десять, а не одиннадцать.
— Где одиннадцатый? — спросил я Мендуку через Арипая.
Мендука все еще притворялся сонным, тер глаза, что-то бормотал и не отвечал.
— Он вышел проветриться, — наглым голосом отозвался кто-то из темного угла.
— Выйди-ка сюда! — сказал я, обращаясь к нему.
Потягиваясь, смельчак встал с недовольной физиономией и не спешил подходить.
— Живей! — прикрикнул я.
Он подошел, все еще надутый.
— Почему ты не спал перед нашим приходом? — спросил я.
— Я спал.
— Откуда же ты знаешь, что одиннадцатый вышел проветриться, если спал?
— Знаю, мое дело откуда!
Я пощупал его набедренную повязку, она была мокрой.
— Мокрая? Ты упал в реку?
— Нет! — лгал он без запинки. — Я ее мочу, потому что больной.
Тут я не выдержал и влепил наглецу пощечину.
— Кто еще хочет врать? — осмотрел я всех и остановил взгляд на Мендуке.
Юный воин стоял с виноватым видом.
— Прости нас, господин! — произнес он тихо. — Мы скажем правду.
— Это вы устроили нападение?
— Да, господин.
— Зачем?
Мендука посмотрел на меня удивленно:
— Испанцы плохо поступили с нами. Мы их ненавидим и не сдержались.
Я окинул варраулов уничтожающим взглядом.
— Не сдержались? Вы воины или младенцы? Один не сдержался, другой изворачивается как щенок. Вам было приказано не покидать хижину?
— Да, господин! Мы виноваты, мы признаем! Но… днем мы слышали много выстрелов и не могли усидеть на месте… Нам тоже хотелось что-нибудь сделать…
— Глупцы, что можно сделать одним? А вам не пришло в голову, что ваша глупость могла погубить нас всех, всю Сериму?
— Теперь мы знаем! Это никогда больше не повторится, господин!
И все-таки мне нравился этот Мендука и его друзья. У них были мужественные сердца, они не побоялись напасть на более сильного противника. У Мендуки был открытый взгляд, он честно признал свою ошибку.
— Пойдешь со мной, — распорядился я, — и будешь сидеть связанным, пока не уйдут испанцы. Остальные сдайте все оружие и оставайтесь здесь, в хижине! Кто покинет ее без разрешения, получит пулю в лоб.
Я тут же велел связать Мендуку, чтобы люди его видели — это не пустая болтовня. Варраулы вернули нам оружие, хотя и неохотно и не слишком торопясь. Затем, оставив двух воинов из нашего рода вместе с пятью добровольцами из серимских переселенцев сторожить пленников, мы, довольные, что все так или иначе устроилось, отправились поспать пару часов, оставшихся до рассвета.
Остаток ночи прошел спокойно. Спустя два часа после восхода солнца испанцы оставались еще на месте. Получив сообщение, что они даже не собираются к отъезду, я отправился в Сериму разузнать причину их задержки. Не зная, чем дышат испанцы сегодня, я шел, как и накануне, с вооруженным отрядом Вагуры, а за мной по пятам следовал Арнак.
В Сериме ничто не изменилось. Кое-кто продолжал пиршество, кое-кто валялся в гамаках в тени своих хижин, другие лениво бродили по площади. При свете дня испанские солдаты, а также индейцы чаима узнали в убитом ночью индейце одного из пленных варраулов, что немало порадовало дона Эстебана, и он этого от меня не скрывал: теперь он наконец поверил, что араваки не принимали участия в ночном нападении.
— Я рад, очень рад! — повторял мне испанец с любезной улыбкой, потирая колени. — И признаюсь, мне не хотелось покидать Серимы, не выразив вашей милости своего удовлетворения. В доказательство моих добрых чувств — ведь мы союзники — почту за честь преподнести сеньору и его отважным людям скромный дар…
Услышанное показалось мне столь невероятным, что я вытаращил глаза и пялился на дона Эстебана как на какую-то диковину: ведь хватать и брать, но отнюдь не давать, было основным принципом испанцев в этой стране! И все же слух не обманул меня: любезный бородач не замедлил пояснить свои благородные намерения.
— Я хочу подарить вам мешок оставшихся у меня одеял. Ваша милость доставит мне огромное удовольствие, соблаговолив принять этот скромный дар…
— Одеяла?
— Да, одеяла. Шерстяные.
Такого рода вещь в наших жарких краях, в наших лесных условиях представлялась настолько ненужной, что я не смог сдержать удивления: нас вполне удовлетворяли плетеные циновки из растительных волокон.
— Если ты так уж щедр, — рассмеялся я, — дай нам, ваша милость, несколько ружей и пороха, от этого будет больше проку в нашей борьбе с акавоями. Но одеяла?!
— Лишних ружей и пороха у меня нет, — возразил он сухо, — поэтому я даю что могу. И прошу принять!
Мои, быть может, не слишком светские, но ведь вполне резонные соображения столь резко испортили ему настроение, что я невольно призадумался. По той настойчивости, с какой он произнес свое «прошу принять», я сразу понял, что ему крайне важно оставить нам эти одеяла, но с какой целью? И зачем он так упорно меня принуждает? Я испытующе взглянул ему в глаза, но снова нашел в них лишь холодную жестокость и затаенную враждебность.
«Что за поразительный человек? — промелькнуло у меня в голове. — Что он замышляет? А если все это мне только кажется, и не более?»
И вот тут, когда, уютно развалясь, я сидел на табурете, закинув ногу на ногу и обхватив колени руками, чувствуя себя в полной безопасности под прикрытием отряда Вагуры и настороженного Арнака, мысль моя вдруг перенеслась в далекое прошлое, в пору моих детских лет. На миг перед моим мысленным взором встали некие события, получившие широкую огласку в моей северной отчизне.