Орленев
Шрифт:
вернулась его душа, как и светлое величие его искусства».
Так кончается рукопись Татьяны Павловой, которую она
любезно предоставила автору этой книги *.
* Эти строки уже давно были написаны, когда в итальянской печати
появилось сообщение о смерти Татьяны Павловой. Автор некролога в га¬
зете «Унита» 8 ноября 1975 года пишет, что, поселившись в Италии, Пав¬
лова создала свою труппу и ее постановки, близкие к традиции Станислав¬
ского, вызвали оживленный
логе, при всем их своеобразии, несомненно, оказали влияние на итальянский
драматический театр, переживавший тогда полосу застоя, и указали путь
к режиссуре в ее современном понимании. В репертуаре Павловой рядом
с русскими авторами было много и итальянских: например, Уго Бетти,
в послевоенное время — Коррадо Альваро («Долгая ночь Медеи»). Особо
отмечена игра Павловой в роли матери в «Стеклянном зверинце» Т. Уиль¬
ямса в памятной постановке Лукино Висконти (1946). В пятидесятые-шести¬
десятые годы Павлова посвятила себя оперному искусству и поставила ряд
спектаклей в «Ла Скала», в флорентийской и римской опере и т. д. Рабо¬
тала она также и для телевидения.
Одно уточнение к предыдущей главе. По долгу биографа
я обязан напомнить, что роман Орленева и Павловой не был та¬
ким безмятежным, как это может показаться читателям. Самый
факт, что провинциальная девушка, почти подросток, повинуясь
своему чувству, пришла к нему за кулисы, не произвел на него
особого впечатления, поклонницы у него были всех возрастов.
Почему же все-таки он обратил на нее внимание? Мне кажется,
что Орленева поразил неожиданный контраст хрупкости и от¬
чаянной отваги у этой гимназисточки из Екатеринослава — за ее
инфантильностью он угадал задатки сильного и фанатичного ха¬
рактера. Что ждет ее впереди: может быть, она, как легендарная
Засулич, про которую он много читал в заграничных изданиях
па русском языке, будет стрелять в градоначальников? А может
быть, станет артисткой, хотя ее художественные способности не
вполне были ему ясны? И он решил, что в его странной труппе
найдется место и для этой похожей на Назимову девушки: он
будет к ней присматриваться, пробовать на разные роли, авось
что-нибудь получится.
В тот момент больше ей ничего не нужно было, так была
она поглощена своей любовью к Орленеву, так одурманена запа¬
хом кулис. Но праздник с его ощущением перемен и новизны
быстро прошел, и «неневестпая невеста» затосковала. Орленев
либо
запугивал опасностями, которые ждут молодую женщину, избрав-
шую театр своей профессией. Он охотно давал ей уроки и учил
актерской технике, но это были уроки без души и без улыбки,
некая обязательная процедура, предписанная распорядком дня
в труппе. Откуда взялась эта механичность, несвойственная ак¬
теру Орленеву? Словно он нарочно придумал себе маску стро¬
гого учителя, чтобы держать на почтительной дистанции моло¬
денькую ученицу.
Могла ли она знать, что так он тренировал себя для трудной
роли Бранда, этого мятежника-идеалиста, ради высокой, я бы
сказал — стерильной чистоты духа поправшего земные чувства.
Орлепев как бы моделировал в жизни свою задачу на сцене, и
юная актриса служила подопытным материалом для его психоло¬
гического эксперимента. Но и без этого знания она хорошо пони¬
мала, что Орленев относится к ней не более чем терпимо, как
к самой рядовой актрисе его труппы.
Несколько позже, скитаясь по России, они встретились в Риге
с Мгебровым, тогда служившим у Комиссаржевской. К тому
времени Павлова как актриса уже заметно выдвинулась, но ее
положение в труппе мало изменилось. Орленев по-прежнему был
с ней сдержанно сух, сохраняя тон, исключающий всякую бли¬
зость, и она по-прежнему горевала и не знала покоя. Мгебров
отнесся к ней участливо, и, проникнувшись к нему доверием,
она со слезами на глазах рассказала, как «ей бесконечно тяжело
с Павлом Николаевичем, но уйти от него она не в силах, потому
что безумно его любит и много получает от него как от худож¬
ника и человека, несмотря ни на что» Итак, ее любовь была
горестно безответной.
И вдруг все изменилось: Павлова стала первой актрисой
труппы, подругой Орленева, его советчицей, его режиссером, его
постоянной спутницей, с которой он делил труды и досуги.
У нас нет данных, в силу чего произошел такой перелом. Может
быть, потому, что он наконец оценил ее оригинальный талант
артистки? Может быть, потому, что устал от игры в Бранда
с его неприятной ему нетерпимостью и ригоризмом? Может быть,
потому, что он перетянул вожжи и убедился, что его ученица
дошла до последней точки отчаяния? Каждый из этих мотивов
имеет свой резон, и мы не знаем, какому из них отдать предпоч¬
тение; во всяком случае, наступил недолгий век их согласного
партнерства — конечно, с учетом того, что он был знаменитый