Орленок
Шрифт:
В тоске и тревоге, напряженно прислушиваясь, мять проводила долгие часы у окна. И когда вдруг со стороны огородов, тянувшихся до самой опушки, доносился голос, такой знакомый, такой родной:
Три танкиста, три веселых друга — Экипаж машины боевой… —она срывалась с места и выбегала на улицу. Сначала слышно было только цоканье копыт. Потом из-за угла появлялась складная фигура всадника, ловко сидевшего в седле. Надежда
— Ты, верно, голоден, сынок. Пойдем кушать.
— Погоди, мама, дай Пыжика убрать.
Он уводил вспотевшую лошадь в конюшню и, только расседлав и задав ей корму, садился обедать сам. Мать неотрывно смотрела на него, пока он ел. Если она начинала расспрашивать его, он отшучивался или отмалчивался, и она оставляла его в покое, браня себя за бестактность.
В этот раз он вернулся неожиданно скоро, в тот же день, когда ушел из дому. Он не выглядел усталым, но лицо его было сосредоточенно, как у взрослого человека, принявшего серьезное решение. Он ел молча, односложно и рассеянно отвечал на вопросы. Потом, вставая из-за стола, сказал:
— Ну, собери меня как следует, мама. Я, наверное, на всю зиму уйду.
Надежда Самуиловна молчала. Что она могла ему сказать! Коммунистка, активная общественница, она собственным примером воспитала его таким, каким он был. Она гордилась им. И все-таки по-матерински боялась за него и больше всего на свете хотела бы удержать его около себя.
— Мы с Витей на этих днях уезжаем, — охрипшим от волнения голосом заговорила она. — Может быть, и ты с нами?..
— Нет, не поеду, — сказал он решительно.
Надежда Самуиловна молчала, низко опустив голову.
Шура взглянул, подошел ближе, обнял ее за плечи.
— И тебе не стыдно просить меня, мама! Ты же сама смелая и умная. Ты все понимаешь. Зачем же?..
Надежда Самуиловна отвернулась и молча начала собирать вещи: белье, валенки, теплый джемпер, три буханки хлеба; потом вынула из печки большой кусок говядины, который приготовила себе с Витей на дорогу. И, выложив его из противня в миску, хотела остудить.
— Мяса не надо, — сказал Шура. — Нам папка целую свинью достал да еще пуда два меду.
У Надежды Самуиловны сердце закипело обидой. Значит, отец все знал раньше, а от нее скрыли. Что ж, поделом ей! Он, видно, не стал удерживать сына, а она… И не зная, как загладить вину, она достала из шкафа новый, недавно справленный Шурин костюм из хорошего сукна и еще не надеванный затейливой расцветки галстук.
Шура со снисходительной улыбкой смотрел на ее хлопоты.
— Ни к чему мне галстук, мама. И костюм убери. Что мне с ним делать в лесу? Вернемся — все себе достанем, а пока…
Пришел отец. Лицо у него было озабоченное.
— Что, готов? Ну, собирайся, там ждут.
И на молчаливый тревожный вопрос в глазах жены ответил:
— Я скоро вернусь, Надя. Только провожу его.
Надежда Самуиловна обняла сына, потом отстранила его голову и долго смотрела ему в лицо, любуясь и мучась.
— Ну, сын, защищай нашу родину, крепко защищай. Только смотри, ты ведь не учен военному делу. Будь аккуратней.
— Что ты, мама, — усмехнулся Шура, — я лучше старших стреляю.
Прибежал со двора Витя. Взглянул на расстроенное лицо матери, на вещевой мешок, набитый доотказа, все понял.
— Уходишь, Шурка? И ты уходишь, папка? А я как же? Я тоже хочу с вами.
Шура вплотную подошел к Вите, заговорил серьезно, как взрослый со взрослым:
— Ты должен ехать с матерью, защищать ее. А отец скоро вернется. Он здесь нужен. Понял?
— Понял! — тяжело вздохнул Витя.
Партизан Саша
Пробираться в лесу нехожеными тропами, прислушиваться к каждому шороху, находить дорогу по едва уловивым приметам, прячась в лесной чаще, не упускать из виду противника и в дерзких вылазках подбирать только что оставленное на поле битвы оружие — какое счастье! Главное, это была уже не ребячья игра в войну, а самая настоящая война. И он, Шура Чекалин, вчерашний школьник, был настоящим защитником родины.
Когда в партизанском отряде заговорили о нехватке вооружения, Шура первый вызвался добыть его. Никто лучше не знал местности, чем он. Недаром еще десятилетним парнишкой увязываясь за отцом на охоту, он вдоль и поперек исходил родные леса. Сначала только присматривался, учился заряжать ружье, раскладывать костер, а года три- четыре спустя стал и сам заправским охотником. Как все это пригодилось теперь — знание оружия, умение ориентироваться в незнакомой местности, способность выслеживать зверя, оставаясь необнаруженным, и прочие охотничьи навыки!
Трос суток Шура провел один в лесу. У него уже были припрятаны под ворохом опавших листьев две винтовки к несколько гранат. Ему хотелось раздобыть еще патроны. Буханка хлеба, которую он захватил с собой, кончилась. Чтобы обмануть голод, он жевал сосновые иглы и запивал их водой из колдобин и луж. На ночь забирался в дупло древнего дуба и засыпал спокойно, как у себя дома.
— Шура не приходил?
— Нет.
Командир отряда Тетерчев снял с плеча автомат и повесил его на крюк над нарами.
— Зря отпустили мальчонку. Молод еще самостоятельно в разведку ходить.
— Никто его не посылал. Сам вызвался! — огрызнулся комиссар Макеев, сушивший над печкой мокрую от дождя куртку. — А молод, так не надо было брать в отряд. У нас не детский сад — с младенцами нянчиться.
А сам на шум шагов бросился к выходу.
— Шура, ты?
Но это был Алеша Ильичев, рабочий-печатник, немногим постарше Шуры. Оглядев присутствующих, он начал отстегивать гранаты у пояса.
— Что, Шура еще не приходил?