Орленок
Шрифт:
И Михаил рассказал ребятам о последних минутах жизни Геннадия Голенева.
— Если бы не граната… они бы его не убили… Вот, — Миша подал Вадиму листок бумаги. — Я принес заявление Гени.
«А придет время, прошу вас, товарищи мои, назвать и меня членом великого Ленинского комсомола», — прочитал Вадим, и перед его глазами как живой встал Голенев: жизнерадостный, смелый, верный.
— Я сегодня же пойду в
— Геня на чердаке его спрятал. Мне показывал, где, я и знал.
— Можешь быть спокоен, Миша. Просьбу Геннадия Голенева мы выполним. Он жил и умер, как комсомолец.
…На другой день ребята оборудовали классы, стаскивали парты.
Вадим сел на принесенную парту отдохнуть. Поднял крышку и замер.
— Что ты, Вадик?
— Смотрите!
Вадим показал чуть видимую отметинку, когда-то сделанную Геннадием.
— Парта нашего Геньки, — сказал кто-то чуть слышно.
— Мы ее никому не отладим, — решил Вадим.
Ребята поставили эту парту в первом ряду и подозвали Нину Васильевну.
— Парта Голенева!
— На ней будут сидеть отличники. Согласны? — Нина Васильевна посмотрела на ребят.
— На парте Голенева будут сидеть отличники! — решили ребята.
Минуло много лет.
В один из жарких августовских дней у памятника Геннадию Голеневу стояли два молодых человека с обнаженными головами, стояли в скорбном молчании. Первым торжественную тишину нарушил офицер Советской Армии Андрей Матушкин:
— Дарик, найдем его мать и поблагодарим за сына.
Дарик, студент московского института, бережно положил на могилу венок и ответил:
— Пойдем, поблагодарим, Андрейка.
Жаль, что рано ушли эти двое. Часом позже у памятника появилась группа ребят. Они принесли с собой букеты живых цветов. Увидели совсем-совсем свежий венок, поправили его и положили на могилу свои цветы.
Потом сели под развесистой акацией. Говорили о Геннадии Голеневе. Они вспоминали, как готовились к дружинному сбору, как собирали фотографии, рассказывающие о жизни Голенева, перепечатывали их, а потом у стенда горячо спорили, куда какую
А фотоальбом какой! Там не только фотографии, но и письма из Читы, из Москвы.
«Горячо одобряю ваше решение — бороться за честь присвоения нашей дружине имени Геннадия Голенева, замечательного нашего земляка, — писал из Москвы товарищ Геннадия. — …В детстве мы жили с Теней в одном дворе, играли в одни игры, читали книги… Он был честным по отношению к товарищу… Любил свой город и не хотел, чтобы по его улицам ходили фашисты.»
— Ребята, я запомнил стихотворение «Памяти друга», которое он прислал нам, — сказал курносый, с симпатичными веснушками на лице, мальчик. — Хотите, я продекламирую?
— Только с выражением!
— Читай! Читай! — послышалось со всех сторон.
И мальчуган начал звонким голосом.
Ломая надоевший старый тон, Как будто для великого парада, Проспекты наряжаются в бетон, И в скверах молодых царит порядок. Гудят комбайны в поле на заре, Пшеница бронзовеет в пирамиде… Ты сердцем наше будущее видел, В январский день сгорая на костре… Ты умер, чтобы жить в сердцах людей, Чтоб имя вспыхнуло твое везде — На полосе газетной и журнальной, На камне, на доске мемориальной…Голос юного чтеца звенел над могилой погибшего старшего товарища:
Ты всюду, где бушует наша жизнь, В передовом стальном ее отряде, И в будущее наше — в коммунизм, Войдем мы вместе, Голенев Геннадий.