Орлий клёкот. Книга вторая
Шрифт:
Она имеет на это полное право. Много она потрудилась, чтобы стать не Итилем, а Волгою-матушкой, великой рекою русской. И боевые корабли ушкуйников, щитами от стрел татарских упасаемых, несла на крутой волне к берегу, чтобы высыпали на кровавую сечу богатыри земли новогородской. Потом и московскую рать, стрельцов и казаков-сакмагонов донесла на вольной стремнине до самого сердца татарской земли, и пошла гулять молодецкая силушка по степи, пока поганые не припустились от Угры-реки спасать добро, прежде у русских награбленное, и рабов своих, тоже из Руси угнанных. Так все тогда обернулось для России ловко, что не помышляли уж больше татары
Лиха беда — начало. Вот и подошел срок нести реке-матушке пищали да ядерный запас к ним аж под самый под Астрахань. Ни одного корабля не потопила она, служа службу добрую стрелецким полкам и казачьим ватагам. А сколько потом добра перевезла она за многие века на своих плечах — одному богу известно! Благодарен был ей за это народ русский, лелеял, оберегал от врагов. Как Волгою стала она — ни одна нога супостата не поганила ее берега…
Неужто свершится постыдное?!
Наседают гитлеровцы. То одна застава сойдется в рукопашную, то другая. Заваров едва успевает затыкать дыры своим резервом. И уже нет у него лютой злости (не пустить фашиста к Волге — и все тут!), и виною тому не только вражеская оголтелость и сила, а, скорее, одиночество. Да, полк стоит насмерть, но нужно ли это кому? Будто вымерло все вокруг, вроде бы на том, левом, берегу тоже никого. При такой ситуации конец один — гибель.
«Орудия бы сейчас. Танки! — думал Заваров, совсем забыв о своих убеждениях, что техника — обуза. — Самолеты нужны! Ох как нужны!»
Нет, он не думал об отступлении. За Волгой земли для него и для всех бойцов и командиров пограничного полка нет. Но к Волге-то гитлеровцы прорвутся. Как пить дать — прорвутся. Захватят переправы! Что тогда?!
И вновь посылал из обмелевшего донельзя резерва группу бойцов выручать заставу, схватившуюся на фланге в рукопашной.
Вдруг долгожданное и радостное:
— Левый берег на связи!
Потом едва понятное, с треском и хрипом, но такое родное:
— До двадцати двух ноль-ноль держитесь. Во что бы то ни стало…
Какие могут быть сомнения. Раз велено, значит, — будет выполнено. К тому же и времени всего ничего. Четыре часа всего. Семечки. Разве привыкать пограничникам? Была бы цель ясной. Теперь она есть. Теперь комиссар не по телефону, нет, а бегом — в ближайший батальон. Потом в следующий, потом еще… Объяснит бойцам задачу. Особенно коммунистам и комсомольцам свое мобилизующее слово скажет, и удвоятся силы полка. Так было. Так будет.
Еще одна атака гитлеровцев. Они давно в рост не ходят, спесь с них уже сбита, но от этого нисколько не легче. Осаживать, когда валом валят, хотя и беспрестанно плюющимися автоматными очередями, куда сподручней, чем встречать ловко перебегающих от укрытия к укрытию. Туго становилось полку. Совсем туго. А отступать нельзя. Теперь уже не только потому, что клятва дана, теперь ради жизни тех, кто должен к двадцати двум ноль-ноль ошвартоваться у причалов либо просто выскрестись носом на прибрежное мелководье. Прорвись немцы через боевые порядки полка, сколько красноармейцев не коснутся ногой правобережной тверди?!
И зенитная батарея погибнет. С командиром вместе, крепким парнем, хотя и мозги у него набекрень. И жена его, красавица, не познает счастья материнства.
Прислушивается к звукам боя Заваров, чутко прислушивается. Да, он верит донесениям, как не верить комбатам, испытанным в боях, опытным, но и сам не плошает. Вот на левом фланге первого батальона пошли в ход гранаты. В штыки, значит, сойдутся. Или минует? Пронесло. Вновь винтовки и автоматы заговорили. Заваров облегченно вздохнул.
Но вот в центре обороны похужело. Гитлеровцы прорвались в дом, из которого и по зенитной батарее можно стрелять, и по причалам. Смяли обороняющуюся там заставу. Нет, еще не выбросили ее из дома, еще в нем идет бой, но медлить с помощью никак нельзя.
— Батарею! — требует Заваров. И уже в трубку: — Владлен, — первый раз так, по-дружески, — Владлен, всех, кого можешь, в дом над тобой. Готовы, говоришь? Отменно! Сам поведешь? Добро. Там и встретимся.
Заваров тоже решил сам вести остатки своего резерва. Дальше влиять на ход боя ничем он уже не мог, а уступить гитлеровцам дом над спуском к реке, погубить, значит, все дело, расписаться, значит, в том, что приказ держаться до двадцати двух ноль-ноль полк выполнить не в состоянии: причалы окажутся под огнем автоматов, а если установят фашисты крупнокалиберные пулеметы, встретят огнем переправляющиеся подразделения еще далеко до берега. Нет, он не мог рисковать, хотя понимал, что рискует великим — потерей управления полком. О себе и говорить нечего: в самое пекло лезет. Без права возврата, если успех не сладится. Гоже ли это командиру полка?
Гоже. Когда надо. Спросил Богусловского:
— Кого за себя оставил? Ясно. Передай ему: если мы дом не отобьем, пулеметными установками — по окнам. Только это спасет батарею и обеспечит переправу…
Не внес Заваров своим мизерным резервом серьезных изменений в схватке за дом. Вроде бы сразу дрогнули немцы, осталось всего несколько комнат очистить, но подоспела и им поддержка, не в пример заваровской, солидная, и вновь туго стало пограничникам. Не удержать дома. Никак не удержать.
— Отходить на второй этаж! — передал приказ Заваров. — Блокировать лестничные клетки.
Выход, конечно. Позволит этот маневр сохранить людей, посопротивляться еще, выиграв какое-то время. Не до двадцати двух ноль-ноль, нет. До положенного часа дом не удержать. Никак не удержать. Заварова даже сомнение взяло: зря полез сюда. Мог бы как-то, находясь на КП полка, повлиять на ход боя, на левый берег, в конце концов, позвонить, поторопить с переправой красноармейцев. Своему батальону, наконец, приказать переправиться с левого берега. Нарушить приказ вышестоящий, взять на себя ответственность. Минометы же и крупнокалиберные пулеметы захватил. Чужие. А тут — свой батальон.
«Раньше думать нужно было! — ругал он себя. — Раньше!»
Что верно, то верно. Дорогой недогляд, дорогая нерешительность! Для всех, кто здесь, со второго этажа путь только на третий. А дальше? Ему-то, командиру, поделом, раз в храбрость поиграть захотелось, а заставы жаль. И зенитчиков тоже. Комбата особенно. Остудить бы ушатом холодной воды его командирскую браваду, велеть бы батареей командовать, а не в рукопашную спешить, так нет: «Добро. Там встретимся…» Нашел место для встречи!
Реже стреляют пограничники. Патроны берегут. Автоматчики, те умудряются даже одиночные отсекать. Нужда научит есть калачи. А фашистов на первом этаже полным-полно. Выплескивают автоматные очереди вверх без передышки. Толку, верно, от такой стрельбы совсем нет, а если вниз пущена граната — ощутимо косит. Жаль только, что не особенно раскидаешься ими: счетно осталось их у каждого.