Орнитоптера Ротшильда
Шрифт:
Подали рыбу и легкое белое вино. Хотя хозяин, я знал, всем винам предпочитал родниковую воду, да изредка хорошее шотландское виски или грог. Вода была и здесь в хрустальных запотелых графинах.
Мы принялись за обед, в промежутках которого Свенсон посвятил нас в свое дальнее путешествие.
— Вы знаете, господа, побывать в Гималаях было моей, пожалуй, еще детской мечтой, — заговорил он. — Я жил, а точнее, родился в Сконе, самой равнинной провинции Швеции, и одному всевышнему известно, почему я так любил даже небольшие горы и холмы. Я всегда любил лазить по горам, карабкаться по скалам, добираться до вершин, испытывая при этом, наверное, те самые чувства, какие ведомы одним альпинистам. Мое юношеское увлечение — энтомология. Я был самым страстным собирателем бабочек и жуков, какие, наверное, встречаются только изредка. (Мы переглянулись. Судьба всех натуралистов, не исключая нашего великого Чарльза, была поразительно одинакова. Все начинали как коллекционеры-любители и, главным образом, собиратели бабочек и жуков.) Это увлечение пробудилось во мне очень рано, — продолжал Свенсон. — Вместе с мечтами о путешествиях. Я собирался посетить тропики, но больше всего меня влекли горы, горы и только горы. Так получилось, что в шведских и норвежских горах я находил и более редкие виды бабочек. Да хоть тех же аполлонов! Я склонен думать, господа, что это реликтовые бабочки, оставшиеся нам как наследие Ледниковых эпох, и они всегда связаны с альпийскими ландшафтами, хотя первых аполлонов я ловил по берегам рек. Но реки, берущие начало в горах, ведь тоже следствие ледников. Итак, мечта моя, казавшаяся недостижимой, была Гималаи. Возможностей же, прямо говоря, никаких. (Мы
Я стремился в Гималаи прежде всего не как альпинист, как натуралист-энтомолог. Меня интересовали дневные бабочки, а из ночниц — сатурнии. Я ставил перед собой и зоогеографическую задачу, куда все-таки относится Непал по своей фауне — к Индо-малайской области или к Палеарктике? (Оговорюсь, пришел к выводу, что это особая подобласть Индо-Малайзии.) Но природа страны так очаровала меня, что я не мог не наслаждаться ею и как художник, как созерцатель. Поверьте, господа, это глубочайшее счастье — созерцать горные вершины, то розовотеплые в свете утренних лучей, то кристально-холодные и безжизненно-синие, когда из-за них крадется ночь и над ними горят ледяные, ужасные звезды. Звезды здесь потрясают! Ночи холодны. И чем выше в горы, природа становится все суровей, но это не северная суровость, это какое-то странное приспособление южных форм к более суровым условиям обитания. Здесь лианы вьются по скалам, а на скалах иногда сплошь или крупными гнездами цветут орхидеи. Мхи здесь явно южного типа, так богаты, а некоторые моноподиальные орхидеи имеют стебли много выше моего роста!
— Это, конечно, ванды?! — воскликнул Рассел, с блестящими глазами слушавший рассказ Свенсона. — Вы можете описать их цветы? (Рассел был большим любителем орхидей.)
— Конечно. Это пестрые пятнистые соцветия, которые идут прямо из стебля и свешиваются вниз. Кисти очень большие и напоминают стайки сидящих бабочек. Кроме того, мне попадались ванды с лазурными цветами. Они были не так крупны и росли на толстых деревьях. В Гималаях орхидеи встречаются даже на соснах, на дубах… Их много на мшистых скалах, у ручьев. Многие орхидеи здесь имеют яйцевидные бульбы, очевидно с запасами питания, или какие-то довольно крупные луковицы, из которых выходят по одному, два листа. Я не ботаник, господа, но могу сказать, что в Гималаях орхидных множество и очень много великолепных лилейных, диких тюльпанов, диких роз, нарциссов, флора здесь еще ждет исследователей и садоводов. Она прекрасна. Среди моих спутников был один ботаник, и он не уставал восхищаться своими находками. Я могу познакомить вас, мистер Рассел. Он бывает в Англии и довольно часто приезжает в сад Кью.
В это время слуги подали сыр и десерт, и на некоторое время рассказ Свенсона прервался. Мы воздали должное яблокам и сливам из сада хозяина. Честное слово, если б Альфред не был путешественником и натуралистом, он был бы великим садоводом! У этого человека был столь многоцветный талант ко всему, за что он брался. Приходилось поражаться, как разнообразно он одарен и какую огромную работу успевал делать. Он трудился в своем ботаническом саду, где, как я уже говорил, собрал до тысячи видов редких растений. Он успевал описывать свои странствия по Малайским островам. Он писал статьи в защиту эволюции, которую обосновал и разработал независимо от Дарвина, но великодушно признал приоритет Чарльза и всюду защищал его от злобных нападок консервативных профессоров и богословов. Он писал статьи по зоогеографии, этнографии, ботанике, энтомологии, орнитологии, философии! Я не упомянул, что Рассел был еще и оригинально мыслящим философом. Пусть я не разделял его взгляды, близкие к взглядам индийцев о переселении душ и веренице превращений, я восхищался его смелостью в построении картин Мира.
— Друг мой, — говорил не однажды Рассел. — Вот ты часто рассуждаешь о исходе, о том, что жизнь коротка и так жаль с ней расставаться, а я скажу тебе, что жизнь вечна,
И вот сейчас, занятый обедом, я не уставал наблюдать за своим другом и любоваться им. Я всегда любовался Расселом. Он представлялся образцом человека, образцом мужчины, образцом англичанина и образцом натуралиста. Весь его облик говорил о доброте, знании, человечности, мужестве. Его светлые, начавшие седеть волосы были еще густы. Глаза сквозь очки смотрели зорко, от могучей фигуры шло дыхание силы. Несмотря на его семидесятилетие, он никак не отождествлялся со стариком. Такие люди словно не стареют духовно, тем более физически.
Закончив обед, мы перешли в гостиную, и здесь господин Свенсон продолжил свой рассказ о путешествии в Непал и Бутан.
— Господа, представьте, что Гималаи разочаровали меня отсутствием эндемичных видов парусников! К парусникам, наверное, как и вы, я чувствую страстное тяготение. Ради них я готов был на любые лишения, ради них, возможно, и стремился в Гималаи, и вот — разочарование! Парусники в высокогорных долинах были индийских видов. Папилио Кришна, Папилио Гектор, Папилио Парис — бабочки, согласитесь, изумительно прекрасные, но, к сожалению, уже описаны. Я и не предполагал, что эти жители теплых дождевых лесов проникают в горы так высоко. Словом, на высоте в 2000 метров я не открыл ни одного нового парусника. И тогда я решил искать новых бабочек выше. Кстати, собирая насекомых вблизи селений шерпов, мы встречались с неприязненным удивлением местных жителей. Мы жили сами, как кочевники, в легких палатках и нигде не задерживались подолгу. Мы обходились без проводников — в горах ориентироваться было несложно.
Постепенно мы поднялись до высоты в 3000 метров, и здесь начиналось царство аполлонов. На альпийских лугах и в перелесках из гималайской сосны эти белые бабочки летали в изобилии. И я отвел душу. Чаще прочих попадались в сачок крупные, но известные и в Палеарктике Аполлониусы, не так редок был великолепный Аполлон Император, Аполлон Чарльтона и совсем маленький, похожий на капустницу, Аполлон Акко. И все-таки я добыл несколько аполлонов, которых уже не мог определить, как ни старался. Это новые виды или формы Аполлона Сцехени, а может быть, Аполлона Автократора, известного более из Афганистана. Здесь же я поймал несколько парусников из редкого рода дабаза, известного и в Северной Индии, но не часто встречающегося и там. Желтый Дабаза Пойена был похож на бумажный китайский змеек. А когда я поймал Дабаза Диас с совершенно малахитовыми крыльями, мне на секунду показалось, что это редкостный Тейнопалпус Империалис. Но я ошибся и был разочарован. Тейнопалпусов же не встречалось нигде, хотя я искал их повсюду. Места, где мы остановились, поражали красотой. Это словно была воистину господняя обитель: скалы, водопады, влажная яркая зелень лугов, цветы, совершенно кристальный воздух и небо, в котором, казалось, вот-вот увидишь парящего ангела, — все было великолепно, господа. Но дышать с непривычки было уже тяжело — сказывалась высота, особенно, когда погнавшись за какой-нибудь яркой бабочкой, ты чувствуешь вдруг звон в ушах и головокружение, а грудь, словно разрываясь, ищет воздух. Один раз я даже свалился, тело отяжелело. Но все-таки и на этой высоте постепенно адаптируешься, грудь начинает дышать легче и появляется чувство здоровья, чистоты и какой-то пранической, что ли, силы! Может быть, высоту, на которой ты находишься, постоянно и невольно сопоставляешь с еще большей и безмерной уже высотой вздымающихся в неприступном отдалении ледяных вершин. К вечеру здесь быстро холодеет. Солнце исчезает за горами. Закаты необыкновенны — все оттенки розовых, красных, сиреневых и фиолетовых полос. Звезды вспыхивают мгновенно, и расположение их непривычно для северянина. А ночи холодны и полны звуков, совершенно неведомых и непонятных. Слышны завывания волков, рев-мычание яков, какие-то свистящие и шипящие звуки, может быть, их издают птицы. Утром опять просыпаешься от гомона птиц, но прохлада стоит долго, и пока не обсохнет роса, бабочки почти не летают. Они начинают летать ближе к полудню, а в пасмурные дни не показываются. Аполлоны же летают только в самые жаркие часы полудня. Солнце здесь безжалостно, и мы обгорели на нем немилосердно.
И все-таки, господа, я нашел тейнопалпусов, когда стал охотиться за бабочками не на лугах, а в сосновых перелесках. Я обратил внимание на крупных темных бабочек, круживших над вершинами сосен или стремительно несущихся словно бы по ветру, Они не снижались и не опускались к земле. Но, зная повадки парусников, я подозревал, что на водопой бабочки все-таки спускаются после полудня и ближе к вечеру. Так оно и оказалось! Возле одного из ручьев, бегущего в каменных плитах, я обнаружил ровное местечко, усыпанное мелкой шоколадного цвета галькой. Отмель хорошо пригревало, и здесь я поймал первого спустившегося с вершин тейнопалпуса. Этому экземпляру я был рад, как младенец новой игрушке. Я любовался им. Он был рыжевато-коричневый и расписан яркими желтыми мазками. Следом за самцом на водопой прилетела самка. Она была совсем другой тональности, много крупнее, и ее серо-коричневые крылья отливали серебром. Ее нижние крылья имели по пять хвостиков. Она была осторожна, и я еле дождался, когда она сядет на песок у ручья. Я подкрался со всеми предосторожностями и накрыл ее. Тут, у ручья на песке, мне каждый день попадали тейнопалпусы, но главным образом самцы, ибо самок я поймал всего трех, и одна из них в той коробке.
Поскольку коробки остались в кабинете Рассела, мы лишь снова представили, как сияла и переливалась словно бы присыпанная серебристо-золотым тальком бабочка, казавшаяся выточенной из агата или нефрита. Самец много проигрывал самке по красоте.
— Если бы не эта отмель, — продолжал Свенсон, — я вряд ли поймал бы даже одного тейнопалпуса — бабочки летают исключительно высоко и быстро. Здесь же, в перелесках и кронах сосен, я заметил и еще одну странную бабочку. Она была крупнее, и на высоте летала странным качающимся полетом — представьте себе, господа, некий двойной листок, который, сорвавшись с дерева, колышется воздухе, однако не падает и не опускается, а как бы сам собой то поднимается выше, то стоит на одном месте, будто в раздумье, то вдруг уходит в кроны деревьев и там исчезает. Перебрав в уме всех крупных бабочек Непала и Индии, я пришел к выводу, что это может быть только Бутанитис Люддердаля, одна из самых красивых и загадочных бабочек в лесу. Я читал, что он встречается и в Северной Индии, и в Ассаме, и в горных районах Бирмы, и даже в тропиках Южного Китая, но встретился с ними в Непале. Бабочка не просто редка — ее редко кто видит, ибо она житель вершин, дальних гор и горных круч, заросших лесом. Эту странную бабочку, однако, знают и в Тибете, и в Индии, потому что используют в знахарской медицине. Бабочка обладает довольно сильным приятным запахом. Может быть, это свойство помогает бутанитису находить пары? Или самок? Спускаясь к земле, бабочка совершенно прячется. Я никак не мог заметить, куда она садится, и хватался за сачок, когда бутанитис внезапно улетал. Лишь зная места, где он спускается, и обходя их с сачком наготове опять-таки после полудня, я наконец поймал эту красивую капризную «зебру». Крылья бутанитиса, несмотря на коричневый тон и полоски, просвечивают, как у стрекозы, а яркие пятна-глазки на нижних крыльях не бросаются в глаза. Бутанитис совершенно по-стрекозиному взмывает вверх и в сторону. Но, зная его повадки и в результате терпеливого поиска, я поймал несколько этих редкостных красавцев, — Свенсон замолчал.