Орудия войны

Каляева Яна

— Да вы же… что в лоб, что по лбу, — скривился Вершинин. — Новый порядок распродает Россию оптом и в розницу. А большевики пытались превратить ее в топливо для мировой революции. Нет, давай вот мы сейчас меня, из всех людей, станем порицать за недостаток патриотизма!

— Времена изменились. Объединенная народная армия и ее Советы — это попытка русского народа вернуть свою землю себе.

— Да будь вы там хоть новыми Мининым и Пожарским. Вас попросту раскатают французской бронетехникой, и вся недолга.

— Если я сейчас вернусь и сообщу о ней, может,

еще и не раскатают. Расскажи мне, что тебе известно. Сколько техники поставлено, сколько еще планируется, как и в какие сроки ее будут перебрасывать.

— Пытаешься перевербовать меня, комиссар? — усмехнулся Вершинин.

— Уже перевербовала. Дипломатический поезд ушел, а мы все еще разговариваем. Раз ты до сих пор их поручение не выполнил, значит, не хочешь этого, на самом деле не хочешь. Ты ведь не с ними, Рома. Не лучше ли тебе тогда быть с нами?

Вершинин улыбнулся — легко, впервые за весь этот вечер.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Черт с тобой, Александра. Этого адреса французы не знают, слежки не должно быть. Ты не приезжала, тебя здесь не было. Твои документы будут в силе еще часов двенадцать, на пересадку в Москве успеешь. Потом сожги их, с ними тебя опознают быстрее, чем без документов вовсе. Про технику — запоминай…

Глава 30

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Декабрь 1919 года

— Тебе надо поспать, — сказал Белоусов.

Новости, которые Саша привезла двенадцать часов назад, всколыхнули штаб Объединенной народной армии. Паники не возникло, все давно ожидали чего-то в таком духе. Кажется, многие испытали своего рода облегчение: лучше готовиться к самому мощному удару, чем не знать, чего ждать от будущего. Было принято множество решений, которые Саше никогда не пришли бы в голову. Команды взрывников уже направились к основным мостам. На дорогах, по которым броневики могли проехать, ставились ловушки и засады. По всем частям срочно искали механиков и шоферов для машин, которые станут трофейными. Саша пожалела, что Прохор не дожил — вот уж кто был бы счастлив водить “Рено”.

Антонов предложил было отступать в леса, но Князев сказал, что атаковать врага надо на марше, быстро, внезапно, решительно. Спорить с ним никто не стал. Работа по подготовке нападения кипела весь день и всю ночь. Под утро Белоусов взял Сашу за руку и решительно отвел в спальню.

— Если ты не поспишь сейчас хотя бы часов пять, толку от тебя не будет, — сказал он. — Ты и так слишком рано встала после операции.

Здесь, в Тамбове, впервые за все время брака у них была настоящая спальня — с кроватью и задвижкой на двери. Правда, оба они часто бывали в разъездах и ночевали здесь редко. Тем большим счастьем были ночи, которые им удавалось провести вместе. Тогда Саша просыпалась, чтоб послушать дыхание мужа, ощутить тепло его тела. Как бы мало времени им ни оставалось на сон, под утро обыкновенно один из них осторожно будил второго за час-другой

до подъема. Слишком ценна была возможность оказаться друг к другу так близко, как люди только могут.

Но сейчас было кое-что поважнее, чем сон и прочее. Саша осторожно прилегла на край кровати — другой мебели здесь не было — оставив ноги на полу. Если б она сняла сапоги, надеть их снова не смогла бы, даже если б от этого зависела судьба мировой революции.

— Я должна что-то тебе рассказать, тебе одному, — сказала Саша.

В штабе она изложила все добытую стратегическую информацию — но не то, что сообщил ей Вершинин о причинах и целях поставок. Только мужу она решилась рассказать все как есть.

— Мы пришли на Тамбовщину, чтобы выжить, — закончила Саша. — Сдаться врагу на милость мы не могли. Нет у этого врага никакой милости ладно бы для меня, но ведь и для наших ребят тоже. После тысячи людей присоединились к нам, и многие не из любви к революции, а потому, что больше им ничего не оставалось. И я вцепилась в эти поставки — другого способа вооружить и одеть их всех у меня не было. А теперь выходит, что все это время мы сражались в интересах чужой страны и против собственной.

— Здесь нет ничего нового для тех, кто изучал историю, — ответил Белоусов после паузы. — Во все времена, когда какая-то страна погрязала в междоусобной войне, ее соседи использовали это в собственных интересах.

— Да, но теперь это моя вина.

— И твоя в том числе, — согласился Белоусов. — Но не бери на себя слишком много, дорогая моя. Гражданские войны не ведет и не начинает одна сторона и уж тем более один человек. В той же мере это вина Щербатова. Антонова. Князева. Алмазова. Моя. И тех, кто управлял событиями на предыдущем этапе этой войны, сделав неизбежным все последующее: Троцкого, Корнилова, Керенского, Деникина. Царя с его правительством. Все они и многие другие были звеньями в цепи причин и последствий. Некоторые уже расплатились за это, другим это только еще предстоит.

— Я перестаю понимать, за что мы на самом деле воюем...

— Солдаты сражаются и умирают не за идеи или страны, не за вождей или преобразование мира. Они сражаются и умирают друг за друга. Хоть сводит их вместе принуждение или воля случая, каждый из них готов положить жизнь за своих товарищей. И нет никакой другой правды ни в какой войне. А ты спи давай. Я понимаю, что тебе хочется себя наказать, доведя до изнеможения. Но завтра ты нужна своим людям с ясной головой. Подумай о своем долге, а не о своих желаниях. Спи. Я рядом, я всегда буду рядом.

Саша вздохнула.

— Есть еще одно, что я должна тебе сказать. Я не могу здесь остаться сейчас. Есть дело, которое нельзя более откладывать. И… я не знаю, долго ли еще смогу быть с тобой. Мы на войне, мы можем потерять друг друга в любой час, в любую минуту. Я думала, оставить тебя по своей воле — это выше моих сил. Но сейчас, кажется, пришло время делать то, что выше наших сил.

Белоусов посмотрел за окно. Разгорался холодный белый рассвет.

— Почему ты хочешь оставить меня?