Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Шрифт:
Мне было недосуг заискивать перед офицерами о дружбе: более важные дела неотступно требовали внимания. Вскоре после боя наше отступление продолжилось, и целую неделю я мучительно страдал из-за невозможности развернуть походную пороховую лабораторию и пополнить почти иссякший запас затравочных капсул. Дело в том, что смесь селитроподобной субстанции с серой никакими ухищрениями не удавалось сохранить годной к употреблению дольше двух-трех недель, максимум месяца. Потом число осечек значительно возрастало. Причина заключалась в явлении, которое я назвал «холодным горением» серы с образованием купоросной кислоты, в свою очередь разлагающей «новую селитру» точно так же, как обыкновенную. Если объем смеси достаточно велик – дело заканчивалось взрывом, если нет – состав просто портился. Из этого проистекала необходимость при войсках, вооруженных новоманерными ружьями, постоянно возить передвижную лабораторию для снаряжения капсул и обновлять
Снова я не сумел угадать королевские мысли! Карл явно знал что-то, мне неведомое, – иначе поход грозил обернуться гибелью его армии. Для обеспечения коммуникаций шведам требовалось сначала овладеть Киевом и Белой Церковью, а поскольку король не имел ни осадной артиллерии, ни серьезных переправочных средств, он вряд ли рассчитывал это сделать собственными силами. Перебрав все варианты, я не смог найти другого объяснения стратегии Карла, кроме как предположить тайный союз его с турками, выступления коих следует ждать в самое ближайшее время. Тогда положение царя Петра из опасного сделается безнадежным, а те, кто сохранит ему верность, будут обречены. Рота или полк – слишком незначительные гирьки на весах истории. Сражайся мои солдаты каждый за десятерых, им все равно придется разделить конфузию с остальными. Похоже, небесная канцелярия оплошала, и вознесенная в Париже тайная молитва о даровании геройской смерти подана на подпись Всевышнему только сейчас!
Но эти мрачные картины рисовались в перспективе ближайших месяцев или, возможно, следующей летней кампании, до которой надо еще дожить, – а непосредственная задача была ясна: встретить и уничтожить ливонский корпус шведов. Приказав Шереметеву сопровождать на приличной дистанции Карла, государь отделил лучшие и самые подвижные полки в погоню за Левенгауптом, который прежде шел не более десяти верст в сутки, а теперь почувствовал опасность и припустил как ошпаренный. Шведский дезертир из туземного чухонского населения рассказывал, что корпус насчитывает восемь тысяч солдат – после десяти форсированных переходов, когда кавалерия наша, предшествующая пехоте, стала настигать неприятеля и брать «языков», оказалось, что его численность едва ли не вдвое больше! Все равно, пропускать к королю сильное подкрепление, а главное – чудовищный обоз с провиантскими и боевыми припасами нельзя. Надо сражаться. У деревни Долгие Мхи, на переправе через одну из бесчисленных речек, произошел первый арьергардный бой: шведы артиллерийским и ружейным огнем сдержали наших драгун и не допустили их до обоза. Гвардейские полки подошли только к ночи, когда неприятель отступил.
Действуя в составе корволанта, мы не брали с собой палаток, дабы оные не задерживали движение, и ночевали у костров на бивуаках, прямо под осенним дождем, прикрывшись мокрыми епанчами. Поднявшись затемно, примерно к полудню мы окончательно настигли шведов.
Рискуя свалиться в грязь, я клевал носом во время марша – спать верхом, увы, невозможно даже на самой смирной лошадке; а ночью отдохнуть больше четырех часов не удалось ни единому человеку в нашем корпусе. Да и не первая ночь была такая, солдаты держались из последних сил. Выстрелы, донесшиеся с левой стороны из-за леса, прогнали сон. Там двигалась по параллельной дороге другая колонна, во главе с Меншиковым, – и, судя по дружным частым залпам, начинался правильный пехотный бой.
– Шире шаг! – пронеслось по колонне. – Поберегись! – Приминая кусты, проскакал вперед по обочине на крупном гнедом жеребце царский лейбшиц Бухвостов, следом – сам государь в сопровождении Брюса и Голицына. Там, где лес расступался, гвардия спешивалась и с ходу перестраивалась в боевой порядок, выходя во фланг шведам, свирепо атакующим Меншикова. Судя по всему, здесь была передовая позиция неприятеля, отделенная от его лагеря полосой мелколесья. Князь не забыл обещание, и я оказался на правом фланге гвардейской бригады, далеко охватывающем менее протяженную вражескую линию. Когда раздалась команда «Пали!», моя рота стояла строго на продолжении строя противника. Обычно о таком приходится только мечтать. Шведский полковник завернул крайние плутонги en potence, но они растаяли, как ледышка на раскаленной плите, не помешав истреблению своего батальона. Остатки его отступили в лес, и, пока на другом
Роту я поставил как все, в шесть шеренг, но огонь вел только двумя одновременно, с расчетом, чтобы солдаты, полностью расстрелявшие вкладыши, отходили и готовились к новой волне боя под прикрытием товарищей, выступивших вперед. По плану, хотя бы треть стрелков должна была постоянно находиться в строю с полным боевым запасом; однако, до конца используя счастливое расположение, я посчитал возможным отступить от этого правила. Конечно, те, кто атаковал шведов с фрунта, не преминули записать успех на свой счет – ну и Бог с ними, не мерить же в трупах диаметры дырок от пуль!
Тем временем наши драгунские полки, выходя следом за гвардией из леса, вступали в бой и дальше охватывали отступающих шведов. Знамена, раненый полковник и несколько пушек были захвачены. Не более чем через час после первого выстрела мы уже строились за перелеском для наступления на главную неприятельскую позицию, огражденную вагенбургом.
Даже на следующий день после боя трудно было бы вспомнить все атаки и контратаки: думаю, их было не меньше десяти. Мы старались загнать шведов в обоз, они нас – в лес. Волны сражения много раз прокатывались по полю, но ни одна сторона не получала решающего перевеса. Все мои старания сосредоточились на неторопливой, вдумчивой, прицельной стрельбе. Оказавшиеся в пределах досягаемости вражеские офицеры выбивались моментально, ряды противника прореживались до такой степени, чтобы сбить пыл атакующих, но не растратить при этом все заряды. Я не преминул обратить внимание объезжавшего линию государя на точное исполнение мною нарвского обещания: только треть роты стреляла в каждый момент, при этом намного превосходя многочисленнейшего неприятеля в действенности огня. Заметно было, что часть линии, стоящей против нас, шведы то и дело подкрепляют свежими силами. Бой продолжался преимущественно как огневой, лишь изредка и местами переходя в рукопашный. Именно то, что мне надо. Даже перестрелку я старался вести на дальних дистанциях, дабы умножить свои преимущества и сократить потери, однако затянувший поле пороховой дым часто не позволял этого.
Через некоторое время в баталии произошла передышка, по приказу или нет – не ведаю. Солдаты, наши и шведские, уселись на дистанции пушечного выстрела друг от друга прямо на землю: стоять не было сил. Князь Голицын, все время находившийся в первой линии – спокойный, распорядительный, бодрый, с дымящейся курительной трубкой во рту, – объяснил, что на подходе корпус Боура. Дождавшись подкрепления, можно будет атаковать с лучшими шансами. Действительно, восемь драгунских полков, хотя сохранивших лишь половину штатного состава, помогли добиться перевеса: еще несколько атак – и мы оттеснили шведов за повозки. Солдаты ломали и растаскивали обозные фуры, поставленные впритык; бой шел уже в вагенбурге, когда против правого фланга по оставленному без присмотра мосту через речку Леснянку стала переходить с другого берега свежая шведская пехота. Наши генералы ничего не успели предпринять, как там выстроились три батальона!
Можно, конечно, упрекнуть Петра в непредусмотрительности за оставление моста без прикрытия; но мог ли он предполагать, что Левенгаупт, генерал с репутацией, ослабит в решающий момент свои силы и рано поутру отошлет вперед не только половину обоза, но и несколько лучших полков для охраны повозок от мелькавших в лесу казаков? Такой ошибки трудно было ожидать от шведского командующего, мы почитали все его силы находящимися в окруженном лагере. Теперь неожиданно вернувшийся неприятельский авангард мог натворить бед, ибо гвардии требовалось время выбраться из вагенбурга, а во второй линии стояли сильно потрепанные и обескровленные драгуны, сегодня уже мало на что годные. Моя рота единственная из своего полка осталась в поле и не потеряла строй. В ближнем бою среди телег все наши преимущества были бы утрачены, к тому же перезарядиться не мешало, поэтому я решительно усадил солдат на землю, невзирая на их горячее желание ворваться во вражеский обоз. Дьявол, теперь и отойти нельзя – иначе весь фланг может рухнуть! А гвардейцам, кто не успеет выскочить, – конец. Утром, после молебна, зачитали обращение к офицерам от государя: «Которые на бою уступят место неприятелю, почтутся за нечестных и в числе людей счисляемы не будут…» Так это как раз про нынешний случай. Надо стоять, пусть каждый батальон превосходит меня вчетверо.
Семеновцы поодиночке и мелкими группами просачивались между фур. Слишком медленно, шведы уже изготовились к атаке – слава богу, не все на меня. Два батальона пойдут правее, на драгун, – но могут потом и повернуть. А третий – точно мой, некуда деться.
Я развернул строй в две шеренги: помирать можно и с нарушением артикулов. Сзади сержант рявкнул:
– Стой, б…й сын! Назад!
Все оглянулись. Молодой солдатик, бросив ружье, шустро улепетывал в тыл. Еще пять секунд – и у него найдутся десятки последователей.