Оружие для убийцы

Герчик Михаил Наумович

Пашкевич зло прищурился: ядовитые шуточки о том, что в «Афродите» ни одна книга не выходит без одобрения его домработницы Клавдии, приводили генерального директора в ярость.

— Ты это брось! — жестко, с угрозой в голосе проговорил он. — Мы работаем для таких, как Клава, это они раскупают наши тиражи. Не высоколобые интеллигенты, на которых все время косишься ты с Гришей Злотником, а простые, не шибко грамотные люди. Вспомни, как вы насиловали меня, чтобы издать библиотеку лауреатов нобелевской премии?! Я попросил Клаву почитать «Будденброков», она на третьей странице заснула. Знаешь, что она сказала? «Я лучше уволюсь, чем буду эту муру читать!» Вот так. И не надо меня убеждать, что «Будденброки» — не мура,

я это знаю не хуже вас. Но «Луч» выпустил десять томов — и разорился. Все осели на складе, не могут продать даже за полцены. Потому что у интеллектуалов эти книги уже есть, а миллионам наших покупателей Халлдор Лакснесс, Томас Манн или Рабиндранат Тагор сегодня нужны, как зайцу стоп–сигнал. Что издавать, нам диктует рынок, а Клавдия знает рынок лучше, чем вы. К глубокому моему сожалению. Так что не следует возмущаться, что ее мнение для меня иногда дороже вашего.

— В таком случае кто тебе мешает назначить ее главным редактором? — Шевчук почувствовал, что у него кровь прилила к лицу.

— А знаешь, это идея, — криво усмехнувшись, Пашкевич застегнул пальто и вышел, громко хлопнув дверью.

Достав из–под стола сумку с контейнером, Шевчук сунул в нее папку с распечаткой анонимного романа и вышел в коридор. Там было тихо и пусто, лишь в уголке под лестницей возилась уборщица, собирая пылесос. Шевчук поздоровался и поднялся на второй этаж. Включил в приемной свет, достал ключ.

Пашкевич оборудовал себе кабинет в двухкомнатной квартире, приобретенной «Афродитой» у пожилой четы, эмигрировавшей к сыну в Америку. Эта квартира располагалась над одной из трех, уже принадлежащих издательству. После капитального ремонта и перепланировки, при которой первый этаж был соединен со вторым винтовой лестницей, из всего этого получился роскошный офис. В нем с комфортом разместились генеральный директор, два его зама — по производству и экономике, бухгалтерия, торговый отдел, компьютерская, редакция и другие службы. Редакции отвели две комнаты, одну занимал Шевчук, главный редактор, в другой сидели заведующий редакции Григорий Злотник, редакторы Веремейчик и Гуринович и корректор Таиса Хадкевич.

Кабинет Пашкевичу отгрохали на загляденье. В нем не стыдно было принимать самых именитых издателей, финансистов, начальников любого ранга. Именно на это и нажимал Пашкевич, когда на совете учредителей утверждали смету расходов на ремонт, перепланировку и оборудование: фантастическая стоимость могла повергнуть в шок кого угодно.

— Вы что думаете, это мне одному нужно? — говорил Андрей Иванович, окидывая собравшихся жестким взглядом. — Да плевать я на эту роскошь хотел. Вспомните: первые книги мы делали на кухне, на чужих компьютерах. Нет, это не мне, это всем нам нужно, и прекрасно, что сегодня мы можем позволить себе такие расходы. Это наше лицо, лицо издательства. Сразу видно: люди серьезные, платежеспособные, шарлатаны себе такого не позволят. А в нашем деле доверие банкиров и деловых партнеров — самое важное.

Шевчук слушал эту вдохновенную речь и в душе посмеивался: пой, пташка, пой! И он, и остальные члены совета прекрасно понимали, что Пашкевич вешает им лапшу на уши. Не для банкиров и не для партнеров затевался весь этот шик, для них все можно было обустроить куда скромнее и дешевле. Генеральный директор вкладывал огромные деньги в недвижимость, те самые деньги, которые в противном случае пришлось бы отдать на дивиденды учредителям и повышение зарплаты штату. В богатейшем коммерческом издательстве зарплаты у сотрудников были маленькие, меньше даже, чем в государственных издательствах, дышавших на ладан. Но Пашкевича это не волновало. Он прекрасно понимал, что деньги, выплаченные людям, уже не вернутся, а роскошный офис при всех обстоятельствах останется его собственностью и с каждым годом будет лишь прибавлять в цене. Вот что стояло за цветастой речью

генерального директора «Афродиты» — грубый и точный расчет. Он грабил своих же ближайших помощников, соучредителей издательства, так сказать, сохозяев, и хотя все понимали, что их нагло грабят, не нашлось никого, кто отважился бы сказать об этом вслух. Потому что все знали: любой, кто посмеет возразить Андрею Ивановичу, через месяц–другой вылетит на улицу. Сохозяевами «Афродиты» учредители уже давно были лишь теоретически, на самом деле хозяином был он один. Шевчук вообще не понимал, зачем Пашкевич собрал их, зачем ему понадобилось одобрение совета; подписал смету, и дело с концом.

Шевчук ненавидел этот кабинет, этот офис, ремонт и перестройка украли у него лично кучу денег, которых не хватало на лечение жены. Но сейчас он этой ненависти не чувствовал. Скоро Пашкевича не станет. Он исчезнет, а все останется. И круглый стол с малахитовой столешницей для совещаний и приемов, и кожаная мебель, и картины на стенах. И огромный шерстяной ковер на полу, и бар, заставленный бутылками с разноцветными наклейками. Все останется. И послужит другому хозяину. Ему, Шевчуку, послужит.

Он положил на стол сумку, достал папку с распечаткой и внимательно осмотрел кресло Пашкевича. Просунул пальцы в узкую щель между сиденьем и спинкой. Очень хорошо, лучшего места не придумаешь. Незаметно и не выпадет. И ударит в самое уязвимое место — в поясницу. Позвоночник, печень, почки…

Надев перчатки, осторожно вынул из сумки массивный металлический цилиндр. Белый, тусклый, тяжелый. На крышке три красные лепестка на желтом фоне в кругу — знак радиоактивности. Где–то там, в его чреве, спрятана нейтронная бомба. Крохотная бомбочка, от которой нет спасения. Она лежит там, в свинцовой глубине, как хищный зверь в клетке, и ждет своего часа. Дождалась…

Тоненькая полоска в центре показывала, что цилиндр состоит из двух частей. Шевчук попробовал повернуть верхнюю по часовой стрелке, и она неожиданно легко подалась. Он замер, чтобы унять мерзкую дрожь в руках. Остановись! — что–то пронзительно закричало в нем. — Еще не поздно, остановись, и пусть все идет как идет. Ну не сдохнешь же ты, даже если он выгонит тебя, где–нибудь да устроишься, проживешь… Но воспоминание о том, как унизил его Андрей, как подло посмеялся над его мечтой, наконец угроза, прозвучавшая в его словах сегодня… Нет, сказал он сам себе, я не хочу где–нибудь. Я отдал «Афродите» всю свою жизнь, я связал с нею все свои надежды. Я хочу получить свое — и получу!

Времени на размышления не оставалось. Внизу уже завывал пылесос, уборщица могла вот–вот подняться сюда. Шевчук быстро развинтил контейнер, осторожно снял и поставил на стол верхнюю половинку. В нижней, в углублении, как птичье яйцо в гнездышке, лежала маленькая, и впрямь не больше таблетки пирамидона, круглая штуковина, совсем не страшная на вид. Шевчуку казалось, что едва он развинтит цилиндр, она, эта штуковина, дохнет на него испепеляющим жаром радиации, и он ощутит этот жар, но он ничего не ощутил. И хотя знал, что так и должно быть, его лицо исказила гримаса разочарования. Ему вдруг показалось, что Колосенок надул его, что таблетка, которую он ему подсунул, ничего не стоит и ничего не может. Ну что ж, подумал он, через несколько дней станет ясно, что это такое.

Затаив дыхание, Шевчук достал таблетку, засунул, поставив на ребро, чтобы увеличить площадь излучения, в намеченное место, бросил в сумку обе половинки контейнера и быстро вышел из кабинета. Замкнул, положил на место ключ. Спустился к себе. Вздрагивающими руками свинтил цилиндр, положил в сумку. Сунул туда же несколько рукописей. Вышел, сел в промерзшую машину, стоявшую во дворе, завел двигатель и поехал домой.

Глава 3