Осада Ченстохова
Шрифт:
— Прекрасное, но совершенно напрасное великодушие! — откликнулся Чарнецкий. — Если бы это было у меня, болтался бы негодяй на стенах, а сообщников покарал бы одного из десяти, и так служили бы, просто прелесть!
— Но помните, пан Петр, что мы не воины, но ксендзы; карать это не наше дело. Пусть трутень уходит вон из улья, довольно для него этой кары. Что касается гарнизона, то совет Замойского очень хорош. Мы должны простить и будем присматривать. Прикажите, прошу вас, позвать всех во двор. Необходимо с ними поговорить.
Уже по обители начала распространяться тревога, когда замечено было долгое отсутствие Вахлера! Изменники догадались о раскрытии их намерения и боялись наказания. Что-то предчувствуя, они бегали
— Задумана измена, но Бог раскрыл ее; мы знаем, кто в числе изменников, так как зачинщик схвачен и в наших руках. Пусть Бог покарает или простит тех, кто идет против него, кто поступил против присяги и совести, заблудших мы оставляем их собственной совести. Слушайте и вникайте, дети мои! Глава этой подлой измены против святого места будет изгнан и отлучен от нас. У вас есть время опомниться и загладить усердием зло, которое вы собирались сделать. Несчастная боязнь ослепила вас. Неужели вы думаете, что, впуская сюда шведов, вы защитились бы от гибели, отдавая своих собратьев на убийство и в выкуп за себя? Нет! Вы погибли бы вместе с ними. Но Бог не захотел всеобщей гибели, так как заступничество Его явственно висит над нами.
Чарнецкий, не стерпев, перебил:
— Словом, отец приор на этот раз прощает ваше преступление, но при одном намеке на злую волю, при самом легком подозрении, заверяю вас солдатским и дворянским словом, что изменникам прощено не будет, и они будут повешены! А затем извольте слушаться!
— Распорядитесь, как вы думаете, — сказал Кордецкий Замойскому и пану Петру. — Подозреваемых необходимо отдать под сильнейший надзор.
— Пересчитать пехоту! — сказал быстро Замойский. — Разделим ее на части, к каждой из них добавим по десяти шляхтичей и по десяти монахов для надзора.
— Жалованье ваше, — добавил Кордецкий, — увеличиваю вдвое и сегодня же начну выплачивать его, но вы должны принести присягу, что будете защищать до последней капли крови жилище Матери Божией, где схоронился остаток веры, от нашествия еретиков. Идите просить Бога о прощении! За мной, в костел!
Говоря это, он повернулся к стенам, ведя за собой молчаливую толпу, на лицах которой видны были разнообразные и необычные чувства. Это прощение хуже наказания поразило и покорило. Стыд и гнев на тех, которые подбивали к измене, объял заблудших; одни хотели скорее высказаться, оправдаться, другие свалить вину на других, все же на Вахлера. Окружив приора, они шумно уверяли в верности и повиновении.
— Мы не виноваты, отче! Это Вахлер! Нас втянули, одурили!
— Я не участвовал! — говорил иной.
— Я до конца противился им.
— Я даже хотел донести, отец приор…
— Что было, то было; нужно оплакивать то, что здесь в толпе была измена. В костел! Упадите ниц пред алтарем Матери Божией! Ее просите о прощении!
Говоря это, он отвел их к алтарю, и вся эта толпа, испуганная и встревоженная, склонилась покорно, согретая новым усердием, желающая как можно скорее загладить свой проступок мужеством и трудом.
Двое ксендзов были назначены для принятия новой присяги после богослужения. Кордецкий же приказал звонить, созывая в дефиниториум, и собраться туда всем монахам.
— Братия, — сказал он собравшимся, — в великие моменты необходимо употребить великие средства. Мы недостаточно еще потрудились, Матерь Божия желает иметь в нас лучших стражей и настоящих воинов. Час тому назад вам угрожала разросшаяся измена преданием
Все склонили головы, никто не смел ослушаться распоряжений.
— Орудия и припасы доверяю под надзор отца Петра Ляссоты. Ты не хотел войны, но переносишь ее мужественным сердцем, усердно трудясь; отдаю тебе то, что в этот момент всего дороже, что относится к нашей обороне… Вы, старшие, отец Игнатий и Казимир, будете назначены с людьми тушить огонь, так как вам тяжело было бы идти в бой; и тут необходимо внимание, так как челяди доверять нельзя. Отец Марцелий Доброш с отцом Малаховским возьмут на себя общий надзор над стенами и постами, общий надзор над всей обителью. До сих пор мы надеялись на счастье и защиту Матери Божьей, доказательство которой мы получили сегодня. Но надежда надеждой, а кроме того, каждому из нас необходимо, не щадя себя, трудиться вместе с людьми. Отцы и братья! — воскликнул в заключение Кордецкий. — Материнским чревом Пресвятой Девы, носившем Искупителя мира, муками Сына Божьего и терновым венцом Его, вашим спасением в будущей жизни заклинаю вас, прошу, умоляю, не падайте духом! Велик и могуществен Спаситель Бог! Уверуем в Него! Мы должны быть примером для несчастной страны, опорой для тех, кто не верит в ее окончательную гибель и ждет воскресения из мертвых! Кто знает, быть может, в горсти бессильных монахов таятся судьбы Речи Посполитой, быть может, мы будем той поворотной точкой, с которой изменится счастье врагов наших… Не отдадим дела, которое присягнули защищать, из-за страха, из-за недостатка веры, ради ничтожного временного покоя… И велико будет дело ваше!.. Кто не чувствует в себе силы, братья мои, пусть скажет, пусть выступит. Пожалею его и прощу его, как заблудшего. Нам нужны мужественные и выносливые.
На этот призыв никто не отозвался, только все воскликнули:
— Что прикажешь, то выполним охотно! Жизнь наша в руках Божиих. Труд не оторвет нас от молитвы, так как душа монаха должна и может молиться всегда.
— Итак, за мной, кто чувствует в себе силы, за мной, братья! И вышли процессией попарно, а Кордецкий повел их на стены,
просветлевший, сияющий новой отвагой, которой умел наделять всех. Они нашли шляхту, собравшейся во дворе и ожидавшей новых приказаний. Слух об измене уже распространился всюду и вызвал сильнейший испуг. Женщины, старики, дети, все, кто спрятались в Ченстохове, высыпали во двор и со слезами окружили приора, как только увидели его:
— Отче! Не оставляй нас, не отдавай нас в руки врагов… Измена, несчастие!
— В чем дело? — спрашивали другие. — Где измена? Укажите нам виновных.
— Ничего, ничего, дети мои; будьте покойны и возвратитесь к своим занятиям. Кто носит оружие, кто может быть полезен, идите за нами на стены; остальные молитесь и сидите. Ваше оружие — молитва. Не пугайтесь, Бог милостив!
— Ах, смилуйтесь! — воскликнула одна из женщин, целуя руку приора. — Не позволяйте отдавать нас шведам…
— Нет, нет! Будем защищаться до последних сил! — ответил Кордецкий. — Ничто не грозит вам, разойдитесь и не тревожьтесь, а кто может помочь, пусть не жалеет рук. Вы, господа, — обернулся он к шляхте, — вместе с нами на посты; вы собрали в стенах обители все, что имели самого дорогого, жен и детей ваших; охраняйте же их вместе с нами!