Осада, или Шахматы со смертью
Шрифт:
Как выброшенная на берег рыба, Лолита жадно ловит теплый воздух широко открытым ртом. Раз, и другой, и третий. Скользнув за влажный вырез халата, рука ложится на обнаженную грудь, и Лолита чувствует под пальцами тот же бешеный ток крови, что заставлял биться жилки на запястьях при последней встрече на площади Сан-Франсиско. Когда шел разговор о драконовом дереве и прозвучали слова, которые, как ей теперь кажется, выговорила не она, а какая-то посторонняя женщина: «Вы должны будете рассказать мне об этом, капитан… Нет, не сейчас… Как-нибудь в другой раз… Когда вернетесь». Лолита не забыла ни смуглые широкие кисти, ни подбородок, на
Она по-прежнему стоит у окна, слушая тишину города. Опущенные жалюзи — не помеха горячему воздуху, проникающему снаружи. Дни, когда задувает левантинец, уже миновали, и Кадис похож теперь на корабль, дремлющий в недвижной теплой воде своего собственного Саргассова моря. На корабль-призрак, где Лолита Пальма — единственный член команды. Единственный, кто выжил. Так чувствует она себя сейчас, когда в жарком безмолвии стоит, прислонясь к стене, и думает о Пепе Лобо. Все тело — в испарине, влажна даже кожа на затылке под волосами. Бисеринки пота скатываются оттуда, где под шелком халата сходятся ее бедра.
Под куполом небес, густо усыпанным звездами, виднеется громада Пуэрта-де-Тьерра. Рохелио Тисон, пройдя вдоль выбеленных стен монастыря Санто-Доминго, сворачивает налево. Масляный фонарь освещает только угол улицы Галета: дальше она тонет в темноте. И оттуда на звук комиссаровых шагов выныривает чья-то тень.
— Вечер добрый, сеньор комиссар, — говорит тетушка Перехиль.
Тисон не отвечает. Повитуха приоткрывает дверь, показывая освещенное пространство — внутри горит свеча. Тисон следом за повитухой входит в узкий коридор с облупленными стенами. Пахнет сыростью и кошками. На улице зной, а здесь холодно. Как будто вошедшие перенеслись в другое время года.
— Кума говорит, что расстарается.
— Да уж надеюсь.
Старуха отдергивает занавеску. Открывается каморка, все стены которой затянуты хересскими одеялами, а на них висят образки, литографии святых, обеты из воска и жести. На резном буфете, неуместно изысканном здесь, устроен маленький алтарь — цветная олеография, вставленная в стеклянный футляр и освещенная плошкой. Середину занимает столик с жаровней, а на нем в латунном шандале горит свеча, и тени пляшут на лице женщины, что сидит в ожидании, положив руки на стол.
— Вот, сеньор комиссар… Это она и есть. Каракола.
Тисон не снимает шляпу. Без церемоний садится на свободный стул, ставит трость между колен и смотрит на женщину. Та, в свою очередь, обращает к нему неподвижный, безучастный взгляд. Возраст ее определить трудно: можно дать и сорок, и шестьдесят — волосы выкрашены в красновато-медный цвет, кожа на лице, в котором есть что-то цыганское, гладкая, без морщин. По локоть голые, пухлые руки унизаны золотыми браслетами. Не меньше дюжины, прикидывает комиссар. На груди — огромное распятие, медальон, скапулярий [36]
36
Скапулярий — тканый нагрудный знак на ленте.
— Я уже рассказала куме о том, что вас заботит, сеньор комиссар, — говорит тетушка Перехиль. — Оставляю вас наедине.
Тисон кивает и, не произнося ни слова, раскуривает сигару, меж тем как шаги повитухи смолкают в отдалении. Потом выпускает кольцо дыма и, покуда оно не рассеивается над пламенем свечки, сквозь него рассматривает женщину.
— Что скажешь?
Молчание. Тисон слышал, разумеется, о Караколе — его ремесло в том и состоит, чтобы все про всех слышать, — но до сегодняшнего дня не видел. Знает, что обосновалась в Кадисе лет шесть-семь назад, а до того торговала в Уэльве пончиками. По городу идет о ней слава блаженной и ясновидящей. Простонародье ломится к ней за советом и помощью. Тем она и кормится.
Женщина закрыла глаза и нараспев произносит что-то неразборчивое. Молится, что ли? Не успели начать…
— Он будет убивать еще, — после паузы говорит ясновидящая. — Он снова сделает это…
Странный какой голос, думает Тисон. Скрипучий и надтреснутый. Похож на стон больного животного.
— Откуда ты знаешь, что это он?
— Знаю.
Тисон задумчиво посасывает сигару.
— Ну, для этого мне и не надо было приходить сюда. Обошелся бы и без тебя.
— Кума Перехиль сказала, что…
— Брось, Каракола! — Комиссар взмахом руки заставляет ее умолкнуть. — Брось. Пришел, потому что дергаю за любую веревку… Кто знает? Чем черт не шутит?
Да уж. Видно, вконец отчаялся, если решил обратиться к ясновидящей. Особых надежд, впрочем, не питая. Это уж само собой. Он — старый пес, он зубы на этих делах съел и видал и не таких сказочниц. Но недаром же сказал только что: «Чем черт не шутит?» Простая логика подсказывает, что последнее убийство было совершено до того, как упала бомба. И после такого Тисон не склонен пренебрегать ничем. И хвататься будет за любую идею, какой бы абсурдной она ни казалась. Встреча с Караколой — тоже выстрел вслепую. Очередной. И кажется, не последний.
— Вы верите, что на мне почиет благодать?
— Что? Кто почиет?
Женщина рассматривает его боязливо. Не отвечает. Тисон, сильно всосав дым, заставляет огонек на конце сигары разгореться ярче.
— Нет. Не верю. Ни в твою благодать и ни в чью.
— Зачем же тогда пришли?
Хороший вопрос, говорит себе комиссар. Дельный.
— Служба… — отвечает он. — Надо выяснить кое-что… А оно никак не выясняется… Но вот что, Каракола. Надо думать, кума сказала тебе — со мной лучше не финтить.
Из тьмы появляется черный кот и, обогнув стол, начинает тереться о комиссаровы сапоги. Тебя только, тварь, не хватало.
— Так что скажи сразу и честно, видишь ты что-нибудь такое, что может мне пригодиться? Не видишь — не беда. Встану да пойду. Прошу только об одном — время мое даром не трать…
Каракола замирает, устремив немигающий взгляд в одну точку где-то за спиной Тисона. Наконец она смыкает веки — комиссар воспользовался этим, чтобы отшвырнуть кота, — и вот снова поднимает их. Смотрит с отсутствующим видом на жалобно мяукающего зверя, а потом — на посетителя: