Осада, или Шахматы со смертью
Шрифт:
Двери Сан-Фелипе отворяются для продолжения заседания — на этот раз без публики. Мигель Санчес воздевает указательный палец, торопясь сказать что-то, прежде чем депутаты от заморских провинций уйдут, но все разговоры обрывает отрывистый близкий грохот, от которого содрогнулись земля и стены домов. Лолита, как и все, поворачивается к башне Тавира. Где-то там, подальше, над крышами домов поднимается облако желтовато-бурой пыли.
— На этот раз — совсем близко, — замечает Игнасио.
Кружки рассасываются, люди торопливо, прижимаясь к стенам домов и избегая выходить на середину мостовой, расходятся. Кто-то говорит, что бомба взорвалась
— Сеньор комиссар, хорошо бы вам спуститься на минутку…
Рохелио Тисон, отложив бумаги, вскидывает глаза на почтительно замершую в дверях шестифутовую тушу.
— В чем дело, Кадальсо?
— Номер восьмой. Кое-что интересное.
Комиссар поднимается из-за стола и выходит в коридор, где Кадальсо уважительно отступает в сторону, пропуская начальство вперед. В таком порядке они, скрипя рассохшимися половицами, идут к лестнице в глубине. Запыленное слуховое оконце выходит на улицу Мирадор. Лестница винтовая, и ее тонущая в полумраке спираль ведет в подвал, где расположены камеры. Там сыро и прохладно. Спустившись, Тисон застегивает сюртук Света, проникающего сквозь две узкие зарешеченные бойницы в самом верху, недостаточно, чтобы избавить от ощущений, даруемых тесным, замкнутым пространством. Неприятных, надо сказать, ощущений.
— И что он сказал?
— Признался, что плавал туда-сюда… Но есть и еще кое-что…
— Важное?
— Пожалуй, что да.
Тисон недоверчиво покачивает головой. Кадальсо, так похожий на туповатого и несообразительного пса, думать умеет, что называется, от сих до сих. Это его свойство обеспечивает неукоснительную исполнительность, но и накладывает известные ограничения. И едва ли он может своими дубовыми мозгами оценить, что важно, а что нет. Однако мало ли что…
— Запирается?
— Уже почти два часа как.
— Вот паскуда… Стойкий какой.
— Начал уже подаваться мало-помалу…
— Я надеюсь, на этот раз не получится, как с тем хмырем с улицы Хуан-де-Андас… Если, не дай бог, повторится, будешь ты со своими ребятами кайлом махать в сеутских каменоломнях. Твердо обещаю.
— Не беспокойтесь, сеньор комиссар. — Кадальсо, склонив голову набок, смотрит печальными глазами верного пса, которого ни за что ни про что отстегали арапником. — Не повторится. Он — на «столе», это дело верное, хоть и нескорое.
Они идут по коридору вдоль камер, двери которых — все, кроме той, что помечена номером 8,— закрыты на большие висячие замки, а потом входят в просторное пустое помещение. При появлении начальства вскакивает со своего табурета стражник Шаги гулко отдаются под сводами следующего коридора — узкого, с грязными, облупившимися стенами, покрытыми паутиной. В глубине — дверь, которую Кадальсо с угодливой поспешностью открывает перед комиссаром, и, шагнув через порог, тот оказывается в комнате без окон. Посередине — стол и два стула, в углу — бадья с грязной водой и ковш, а в свисающем с потолка фонаре горит сальная свеча.
— Дверь не закрывай. Пусть потянет воздухом.
Голый до пояса человек уложен так, что ребро стола проходит как раз у него под поясницей. Верхняя часть туловища висит в воздухе, голова болтается в двух пядях
— И что же новенького он поведал?
— Признал, что сносился с французами. Что плавал в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, в Роту и Санлукар. Один раз побывал даже в Хересе — виделся с какой-то тамошней шишкой.
— Зачем?
— Докладывал о том, что тут у нас происходит. Передавал какой-то пакет и еще какие-то сведения.
— Кому? От кого?
Пауза. Сбиры беспокойно переглядываются с Кадальсо.
— Пока не установлено, сеньор комиссар, — осторожно говорит тот. — Мы как раз это и выясняем.
Тисон рассматривает арестанта. Негроидные черты лица страдальчески искажены, глаза закачены под лоб так, что видны только белки. Мулата взяли вчера вечером, в Пуэрто-Пиохо, когда он уже ставил парус, собираясь на тот берег. И, судя по тому, что брал с собой, возвращаться не намеревался.
— Сообщники в Кадисе есть?
— Наверняка, — убежденно кивает Кадальсо. — Но имен из него еще не вытрясли.
— Крепкий… крепкий орешек, как я погляжу…
Тисон подходит к нему вплотную, присаживается на корточки, так что оказывается вровень с его головой. Рассматривает курчавые волосы, приплюснутый нос, редкую жесткую поросль на подбородке. Грязное лицо с засалившейся кожей. Изо рта, открытого широко, как у рыбы, выброшенной на берег, вырывается прерывистое трудное дыхание с хрипом удушья. От влажного пятна на полу несет едким запахом рвоты. Кадальсо мог бы сначала подтереть здесь, думает комиссар, а уж потом отправляться за мной.
— Ну так что ты хотел мне сказать?
Прежде чем ответить, Кадальсо снова переглядывается со стражниками. Тот, что на столе, по-прежнему держит арестанта за ноги.
— Да кое-что такое он все же вымолвил… Мы из него вытянули… Голуби.
— Голуби?
— Вроде того.
— Голуби — это в смысле, которые летают?
— Других не знаю, сеньор комиссар.
— И что же?
— Голуби и бомбы. Похоже, это голубиная почта.
Тисон медленно выпрямляется. Неясное ощущение, смутная мысль пронзает мозг. Проносится в голове.
— И?
— Ну и в какую-то минуту он вдруг сказал: «Спрашивайте того, кто знает, куда упадут бомбы».
— Кого «того»?
— Вот мы и пытаемся добиться толку.
Мысль кажется сейчас Тисону похожей на длинный темный коридор за чуть приоткрытой дверью. Он отступает от стола на два шага. Очень осторожно, словно боясь, что неловким, чересчур размашистым движением спугнет ее и щелка в двери исчезнет.
— А ну, посадите его.
С помощью Кадальсо стражники подхватывают арестанта, переваливают его на стол, причем он кричит от боли. Тисон замечает, что, покуда его волоком тащат к стулу, он то закрывает, то широко открывает глаза, будто выходя из транса. Бросили на стул. Руки за спиной, стражники по бокам. Тисон придвигает себе второй стул, переворачивает его спинкой вперед и, скрестив на ней руки, усаживается верхом.