Осада
Шрифт:
— Я призвал тебя обсудить церковные дела. Как ты знаешь, патриарх Мамма в Риме, церковь осталась без главы. Так продолжаться не может.
Константин замолчал, подыскивая вернейшие слова.
— Уния была предметом жестокого раздора между нами, но мы ведь не враги с тобой. Я пригласил тебя, чтобы испросить помощи.
— Ваше величество, я сделаю, что смогу.
— Синаксис видит в тебе вождя. Если кто-нибудь и сможет призвать его поддержать меня, так это ты.
Геннадий поклонился в знак благодарности, но счел за лучшее промолчать.
— Геннадий, согласен
— Я всего лишь монах. Но знаю: мой долг — стремиться к вящей славе церкви Господа нашего и занять любой пост, какого потребует служение Господу.
— Я предлагаю тебе патриарший сан, но при условии, что ты убедишь епископов Синаксиса поддержать унию с Римом.
Геннадий уже хотел сказать, не дослушав: «Если на то воля Божья, я согласен», — но слова замерли на губах, когда до него дошел смысл императорской речи. Если принять эти условия, патриарх константинопольский сделается всего лишь марионеткой императора, куклой Папы Римского, бессильным и ничтожным — как Мамма.
— Ваше величество, ни епископы, ни знать не поддержат унии!
— Ошибаешься. Мегадука Нотар решил поддержать унию. Даже он понял: это наша единственная надежда.
Геннадий покачал головой. Увы, даже Нотар в конце концов изменил. Несомненно, тому виной влияние настырной и наглой принцессы Софии. Придется разбираться и с нею.
— Нотар — воин, а не человек церкви, — заметил монах. — Синаксис не так просто убедить. Когда речь идет о спасении души, нельзя идти на компромисс.
— Если ты объявишь о принятии унии, епископы смирятся! — упорствовал император. — Я понимаю, что это означает подчинение Папе, но лучше сдаться Западу, чем быть поставленными на колени перед турками!
— В самом деле? Я в этом не уверен.
Константин посуровел.
— Монах, эти слова пахнут изменой.
— Ваше величество, конечно же нет. — Геннадий низко склонился. — С Божьей помощью я не паду на колени ни перед Папой, ни перед султаном. Но я всегда подчиняюсь Господней воле. Я уже отказался от сана епископа, чтобы лучше служить Ему монахом. Если воля Господня в том, чтобы я смиренно и скромно служил Ему, я откажусь и от патриаршества.
Жестокие слова, но лучше быть монахом, чем бессильным патриархом.
— Что поделаешь. — Константин вздохнул. — Я понимаю твое нежелание унии, но я не отказываюсь от своих слов. Геннадий, мы не враги, помни об этом. Можешь идти.
Геннадий поклонился и вышел.
Какой же Константин глупец! Геннадий усмехнулся — ведь император падет, и рухнет всякая надежда на унию. Он, монах Геннадий, погубит нынешнего недалекого правителя. По пути к монастырю Христа Пантократора монах принялся обдумывать письмо к великому визирю Оттоманской Порты Халилю-паше.
ГЛАВА 11
Февраль — март 1451 г.
Эдирне
Гордо выпрямившись и глядя перед собою, Мехмед въехал во врата Эдирне. Посмотреть на наследника трона и его свиту собралась большая толпа, но настроение было отнюдь не праздничным. Султан Оттоманской империи Мурад лежал при смерти, и его болезнь ни для кого не являлась секретом. Лица смотревших на Мехмеда были угрюмы. Никто не приветствовал наследника.
Мехмед тоже не радовался, терзаемый мрачными раздумьями. Две недели назад Ситт-хатун родила сына Селима, а в руках умелой и коварной матери ребенок становился могучим оружием в борьбе за трон. Но Селима он не любил еще и потому, что ребенок напоминал о первенце Мехмеда, Баязиде, и его матери Гульбехар. Хотя знак неверности Гульбехар, кумру кальп, лежал на сердце молодого султана, Мехмед все еще тосковал по своей кадин. Представлял ее в объятиях отца — и сердце снова и снова пронзала боль. Даже неизбежная смерть Мурада ее не заглушит.
Мехмед подъехал к султанскому дворцу, Эски-Сараю, спешился во дворе. На ступеньках ожидал великий визирь Халиль с толпой главнейших советников, визирей и евнухов. Когда Мехмед приблизился, все дружно поклонились.
— Ваше высочество, мы так рады вас видеть! Хвала Аллаху, вы прибыли в добром здравии!
Мехмед жестом указал придворным выпрямиться. Халиль ступил ближе и заговорил:
— У меня много новостей для вас, но главное — султан желает видеть вас немедленно!
— Я вскоре посещу отца, — ответил Мехмед. — У меня есть неотложное дело.
Мехмед обернулся к Ситт-хатун, как раз выходившей из паланкина.
— Жена, иди со мной — и захвати ребенка.
Он привел ее в гарем, к покоям Гульбехар, не постучав, распахнул двери. В прихожей рабыня-служанка поливала цветы. Завидев Мехмеда, уронила от страха сосуд.
— Где она? — взревел Мехмед.
Служанка низко склонилась, попятилась.
— Господин, я… я приведу ее, — пробормотала она и скрылась в коридоре для служанок.
Немедля появилась и Гульбехар, по-прежнему грациозная и прекрасная, державшая за руку сына Баязида — мальчику было уже два с половиной года. Когда она завидела Ситт-хатун с младенцем, лицо ее на мгновение исказила гримаса ненависти. Гульбехар и ее сын поклонились перед Мехмедом, а тот отметил с досадой: у мальчика золотистые Мурадовы глаза. Приутихший было гнев снова вскипел в душе.
— Кто это? — вскричал, указывая на мальчика. — Мой сын или мой брат?!
— Господин, я не понимаю вас, — ответила Гульбехар. — Он — ваш сын. Баязид, иди к папе!
Мальчик шагнул — и замер, испуганный злобой на лице Мехмеда.
— Мой сын? Мой?! — выкрикнул Мехмед, затем шагнул к Гульбехар и ударил по лицу. — Это точно не ублюдок моего папочки?
Баязид заплакал, и Гульбехар прижала его к себе, будто заслоняясь.
— Отвечай, женщина!
— У меня не было выбора, — прошептала Гульбехар, потупившись. — Он же султан…
— Я твой султан! — взревел Мехмед, занося руку, чтобы снова ударить, но сдержался.
Когда заговорил снова, голос его был спокоен и тверд:
— Ты уйдешь отсюда в свои покои и не покинешь их. Поскольку доверять тебе нельзя, у дверей твоих будет страж.
— Но, господин, мои покои — здесь!
— Были. Теперь здесь будет жить Ситт-хатун, а ты поселишься в ее прежних покоях.