Осада
Шрифт:
Вечером Лаврентий объявил о начале новой спецоперации в столице – прежняя, проведенная наспех, принесла мало результатов, требовалось повторно прошерстить город, в который зомби заплывали даже из Кореи. Которой уже давно не было.
Несмотря на указ о чрезвычайном положении, около шести на Светланской собрался народ. Несколько сотен человек, решительно не согласных с договором о мире с Японией, но более всего раздосадованные отдачей им вообще всех Курил и прав на рыболовство вблизи Сахалина. Через четверть часа их число возросло до двух тысяч, после чего митинг был разогнан, частично милицией, частично явившимися из ниоткуда мертвецами. Дзюба вызвал к себе Ткаченко.
– Да, обстановка хреновая,
– Дай сюда! – рванул к себе папку президент. Пролистал данные. В других городах оказалось еще хуже. Он дошел до конца списка, нет, вопроса о доверии не ставилось. Видимо, пока. Впрочем, если даже в Анадыре акция протеста собрала около полутора тысяч человек и так же не обошлось без потасовок с милицией, что говорить о других регионах. Прочитав, Лаврентий посмотрен на Ткаченко. Тот молчал, глядя на портрет основателя Владивостока.
– Думаешь, если бы это сделал Марков, они бы проглотили? – спросил его Дзюба. Ткаченко пожал плечами.
– Сейчас это уже не так важно. Если бы ты сделал это в тайне.
– Я не намерен…
– Я тебе говорил. А ты поиграл в демократию, выставил себя на посмешище…. Знаешь, Лаврентий, всех я не удержу. Если начнется массовая заварушка, тебе придется уехать, хочешь ты того или нет.
– Ты с ума сошел?
– Я серьезно. Народ воспринимает тебя как своего, в этом вся загвоздка. Ты не ставленник свыше, ты все время ассоциировал себя с ними, постоянно поминал, что плоть от плоти и так далее. Вот и доигрался. – Дзюба молчал. – Извини, что я тебе все это говорю именно сейчас. Просто раньше ты не хотел этого слышать даже от своей супруги.
– Ты… я этого и сейчас слышать не хочу. У нас на границе зомби без счета. А ты народные волнения. Какие волнения, когда все это…
– Маркову бы это простили, – просто ответил Ткаченко. – Извини, Лаврентий, но ты спросил, я ответил.
Дзюба приказал ему убираться.
Ночь прошла в тревожном ожидании. Утро встретило его двумя новостями: со стороны городов Онсоу и Лоцзыгоу, идет лава из нескольких миллионов мертвых, превентивные удары не наносятся, китайские пограничники по приказу или самовольно покинули посты, так что вся эта масса медленно, но неуклонно ползет к столице. Через двое суток как максимум будет на пороге. Чтобы кошмар не повторился Крайнев поднял все имеющиеся резервы, прервав намеченную зачистку, вывел почти все войска, порекомендовал Дзюбе попросту раздать оружие и молиться. В Хабаровске приграничные бои уже начались. Авиация уже без спроса влетала на территорию Китая и там пыталась уничтожить толпы, бредущие редко по дорогам, а все больше лесами, укрываясь, насколько возможно, от воздушных налетов, прекрасно сознавая сколь они губительны. В некоторых городах Хабаровского края, уже без ведома президента, была объявлена мобилизация.
Дзюба взбесился, приказал министру немедля прибыть к нему, Крайнев коротко и ясно объяснил президенту, что занят и прервал связь, все дальнейшие попытки переговоров ни к чему не привели.
В остальных, свободных от нашествия китайских зомби городах, продолжились митинги, милиции явно не хватало, к вечеру опьяненная свободой и безнаказанностью толпа начала громить магазины и жечь автомобили, все попытки ее обуздать оказались тщетны. Дзюба велел сторожевикам, отправившимся к Камчатке, развернуться и идти к Николаевску-на-Амуре, где беспорядки проявились особенно остро, и взять город на прицел. Из семи кораблей, только три выполнили его приказание, остальные продолжили движение на рандеву с японскими сторожевиками.
Но еще и испуган. Нежданно-негаданно почва ушла из-под ног, он оказался будто в подвешенном состоянии, беспомощно сучил ногами, грозил кому-то….
Прежде он никогда не попадал в подобные передряги. Да, ярый оппозиционер, да, противник Кремля, но ведь Лаврентий всегда пребывал в окружении своих. С ним всегда была толпа, всегда окружали те, кто готов горы свернуть, чтобы помочь, но остаться одному…. Нет, он никогда не был один. И Устюжный, не к ночи будет помянут, никогда не был один, тем более не был, ведь по сути, и с той и с другой стороны у него всегда находились сторонники и защитники, пусть и негласные. Этому он и учил своего протеже, всюду найдутся твои люди, надо только уметь их вычислить, в самой безвыходной ситуации, обнаружится человек, готовый поставить на тебя, а там, глядишь, и чаша весов пошатнется, это ведь очень важно. Но только если ты сумеешь преподать себя с нужной стороны.
Возле Администрации уже начала собираться толпа, десять утра, а им покоя нет, с досады подумал Лаврентий, выглянув в окно. Не одно, так другое, будто они не в курсе насчет движения зомби к границе. Ночью те пересекут Уссури и к завтрашнему вечеру, скорее, ночью, как заверил Крайнев, будут здесь. Снова в городе. Что значит, милиция брошена на окраины, на отлов прущей мертвечины, не до демонстрантов, те сразу почувствовали вольницу, еще бы. Он посмотрел вниз. Собравшиеся молчали, собираясь в кружок, пока их было немного, но толпа увеличивалась с каждой минутой, сперва десяток-другой, теперь уже сотня. А люди все прибывали.
Лаврентий вгляделся в прибывавших. Хорошо сорганизованы, это сразу понятно, кем-то четко поставлена цель, и как только зачинщики смогли собрать и объяснить всех этих, достучаться… через четверть часа их на площади оказалось больше тысячи. У каждого на голове белая повязка с надписью «буракумин», некоторые пришли с картами Дальнего Востока, где вся территория республики была покрыта иероглифами означавшими «владения японской империи». И ни лозунгов, ни воплей в мегафон… тишина, одна только тишина. Вот она пугала Дзюбу куда сильнее.
И кажется те, кто собирался внизу, это чувствовали. Неведомые организаторы знали: до сего момента их новому президенту еще ни разу не доводилось встречаться с толпой наедине. Еще ни разу он не был противопоставлен народной стихии, никогда доселе не оказывался в положении власть предержащего, вынужденного прикрываться внутренними войсками, прячущегося в своем кабинете, как загнанный зверь.
Дзюба отпрянул в панике от окна, его будто отбросило в дальний конец кабинета, он нервно вжался в стеллажи, тело била крупная дрожь, и съехал на пол, заткнув уши ладонями, стараясь не слышать как безмолвствует народ.
Сколько он так просидел, трудно сказать. Минуту, может десять, или час. Из плена иллюзий его вырвал телефонный звонок, кажется, принимавшийся звонить не первый раз. Он встряхнулся, медленно поднялся и сорвал трубку.
Ткаченко сообщил, что стянул к площади около тысячи человек – весь резерв, город остался без прикрытия. Но эту толпу, если только сейчас отдать приказ, он рассеет. Жаль, только, что назавтра она соберется вновь, а вот тогда разгонять, будет некому. Дзюба невольно вспомнил о латинском выражении Пакувия, да именно Пакувия, наконец-то имя выплыло из памяти, висевшим в кабинете Ткаченко. Еще бы, ему просто, он перевез семью на острова, наверняка, переводит свое движимое имущество туда же. Почему бы не похвастаться знанием мертвого языка, так некстати оказавшегося живее прочих. Ему действительно где хорошо, там и родина. Не получится здесь, по ту сторону пролива министру тоже найдут применение.