Оседлай волну

Нанн Кем

Он узнал и кое-что еще. Например, что Хаунд не принимает участия в занятиях сексом. Он присутствовал, смотрел — и только. Однако именно Хаунд решал, когда будет новая «вечеринка», когда будут съемки, и — это Айк заметил — бывал чрезвычайно разборчив насчет участвующих в них девушек. Ему нравилось иметь их много, чтобы было из кого выбрать, но лишь некоторых просили остаться или наведываться еще. Если же какой-нибудь девушке не нравилось то, во что ее тянут, или она пугалась, Хаунд тут же сворачивал все приготовления и не отпускал девушку, пока не убеждался, что она успокоилась. То, что случилось в первую ночь с рыжей, было исключением и больше не повторялось. Но тогда Хаунд допустил промах. Дело едва не кончилось плохо, и он испугался. Айк был свидетелем его страха.

То происшествие показало, что Хаунд — такой же простой смертный, как и все прочие, и может облажаться — но и только.

Ничего больше. Странное это слово — ничего. Временами Айк повторял его вслух, словно пробуя на вес и объем. Он думал о неделях, проведенных на службе у Хаунда. Вопросы вертелись на кончике языка. Они были очевидны: судьба Эллен и Престона. Ответы были темны и неясны. Собственно, их пока не было, и нередко он отделывался тем, что говорил самому себе: все не так просто, ситуация изменилась. Для негоона изменилась. Что-то ушло, что-то стало другим. Словно поменялись ставки. Бывали дни, когда он вовсе не вспоминал о сестре, а если вспоминал, то думал о ней по-другому. Он слишком много узнал за последнее время и до сих пор не мог привыкнуть, что есть такие девушки, каких он встречал на пирсе и приводил на вечеринки. С этими можно было делать все, что угодно, а им всего было мало. Они давали самоанцам вертеть собой как угодно и трахать себя в задницу, а на следующий день тянулись за новой дозой кокаина. Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел Эллен. Мысленно возвращаясь в тот день, когда она ушла, даже не попрощавшись, а потом стояла на обочине в обтягивающих джинсиках и запыленных сапожках и ловила грузовик, Айк думал, что, возможно, Гордон был прав. Он вспоминал все те ночи в пустыне, когда Эллен уходила гулять и не возвращалась. Гулять. Теперь он по-другому понимал это слово.

Ему самому не нравилось, что в голову лезут такие мысли, но не думать он не мог. Не мог, и все тут. Может, это — ее судьба. А то, что случилось с Престоном, было его судьбой. Точно он знал только одно: ему ничего не светит. Лето ускользает, и то, за чем он приехал в этот город, отодвигается от него все дальше, становится чуждым тому человеку, которым он стал. Он словно потерял что-то или, может быть, подобно змее, поменял кожу.

Самое простое было вовсе об этом не думать, извлекать из всего выгоду и не давать себе раскисать. Пусть все идет своим чередом. Так он и делал. Курил травку, ходил серфачить и смотрел, как крутятся колесики. Он превратился в посетителя зоопарка — так называл это Престон — и наблюдал, как копошатся странные твари, населяющие море и сушу. Время от времени, теплыми летними вечерами, когда ласковый воздух пропитывался запахом моря, он собирал коллекцию молоденьких красоток для Хаунда Адамса. Как и говорил Хаунд, это было проще простого. Так могло продолжаться очень долго. Но вскоре все изменилось, и началось это в тот день, когда Престон Марш вернулся в Хантингтон-Бич.

Его не было больше месяца. Ходили разные слухи: ему отрезали руки по локоть, он повредился в уме и доживает дни в доме для престарелых. Говорили и то, что он поправился и навсегда уехал из Хантингтона. Айк не знал, чему верить. В середине июля он заезжал в больницу и узнал, что Престон выписался. Попытался связаться с Барбарой, но она тоже куда-то исчезла. Все же он не верил, что они уехали навсегда. Дважды ездил к дому, где они жили. Куча пожелтевших газет на крыльце, задернутые занавески, заросший палисадник — новые жильцы сюда, по-видимому, не заселялись. Он слушал, что говорят люди, и думал, не предоставить ли судьбе действовать так, как ей заблагорассудится. Пусть все идет как идет. А потом настал день, когда на тротуаре напротив магазина на Мейн-стрит возник Престон Марш.

Волны в тот день были так себе, и Айк зашел в магазин по поручению Хаунда. Он стоял на коленях возле прилавка, прилаживая к доске поводок. Случайно поднял глаза и увидел Престона. Перемена, произошедшая в его внешнем облике, потрясла Айка. Кожа у Престона еще больше потемнела, но это был не здоровый загар, а пугающая чернота. Такой становится кожа у запойных алкоголиков, когда слишком много лопнуло под ней сосудов, слишком жестоко опалило ее солнце и сверху легла на нее пыль. На нем были потрепанная армейская куртка и темный берет. В этом темно-зеленом берете с маленьким блестящим значком было что-то очень знакомое, и в конце концов Айк узнал головной убор с фотографии, которую показывала ему Барбара. Она говорила, что снимок сделан как раз перед тем, как Престон поехал во Вьетнам. Еще Айк заметил, что волосы у Престона подстрижены очень коротко, а куртка застегнута на молнию до самого горла, хотя было жарко. Он стоял, засунув руки в карманы, и все время кренился на один бок. В берете

и куртке, небритый, похожий на измученного революционера, он не вписывался в бурлящую вокруг него жизнь. Во всем его облике было что-то пугающее, словно при свете дня вдруг явилось привидение.

Айк остался сидеть на полу перед доской. Он не знал, видел ли его Престон. Темная фигура застыла, не сводя глаз с магазина. Потом Престон, так же внезапно, как появился, повернулся и враскачку пошел прочь.

Айка словно что-то обожгло. Он быстро поднялся, подошел к входной двери. Престон шел к кафе и автобусной остановке. Из кармана его джинсов торчала бутылка виски. Куртка задралась, и бутылка сверкала на солнце. И тут Айк почувствовал, что он не один: за его спиной стоял Фрэнк Бейкер. Вместе они смотрели, как Престон неверной походкой бредет к углу, качаясь из стороны в сторону. Возле остановки он столкнулся с газетной стойкой. Там было несколько проволочных подставок, скрепленных между собой цепочками, — в одной из них и запутался Престон. Они видели, как он бранится и пинает стойки. Стоявшие поблизости люди начали отодвигаться, а те, что подальше, засмеялись. Затем из кафе вышел пожилой мужчина в белом фартуке и принялся кричать. Слов Айк не слышал, и вообще было непонятно, что больше рассердило мужчину: то, что Престон учинил беспорядок у входа в заведение, или его внешний вид. Он повертел пальцем у виска и показал на Престона. И тут вдруг Престон вынул руку из кармана и ударил мужчину в фартуке. Даже за полквартала Айк заметил, какая это была странная рука, будто тупая короткая дубинка, и как дубинкой ею и пользовался Престон. Удар, скорее, толчок пришелся в ключицу, и его силы хватило, чтобы мужчина в фартуке попятился. Но и Престон упал от собственного резкого движения. Айк услышал, как звякнула об асфальт бутылка виски. Какое-то семейство, собравшееся было переходить дорогу, остановилось и повернуло обратно. Надо было что-то предпринять, но Айк не знал что и повернулся к Фрэнку. Его лицо поразило Айка. Он не мог припомнить, когда ему еще приходилось видеть на лице такое отвращение, хотя отвращение не совсем верное слово — тут было нечто большее. Фрэнк, судя по всему, достаточно насмотрелся. Он покачал головой и вошел в магазин.

Когда Айк снова взглянул на улицу, то увидел, что Престону удалось подняться на ноги, а пожилой человек в фартуке вернулся с метлой. Он пытался прибраться и не нарваться на еще один удар. Но Престон не обращал на него внимания. Он махал рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и не сводил глаз с магазина. А потом он поднял свою культю, повернул ее тыльной стороной к Айку, и, хотя на руке не было пальцев, смысл этого жеста был вполне понятен. Затем Престон повернул за угол и исчез из виду. На тротуаре остался лишь пожилой мужчина с метлой.

Айк вернулся в магазин. У него подгибались ноги. Фрэнк в дальней комнате стоял перед фотографией, снятой в День Труда. Хотя они фактически работали вместе, Фрэнк почти никогда с ним не заговаривал, и Айк решил, что тот не желает иметь с ним никакого дела. Но сейчас у него было странное чувство, что вид Престона одинаково сильно поразил их обоих и наступил подходящий момент для того, чтобы выяснить кое-что давно его интересовавшее.

— Это не ты снимал? — спросил Айк.

Фрэнк посмотрел на него, потом снова перевел глаза на выцветшую фотографию.

— Все до единой.

Айк помолчал, решая, как далеко он может зайти в своих расспросах. Ему хотелось узнать насчет другой фотографии, где Престон делал нижний разворот на фоне огромной темной стены. Снимок, запечатлевший нижний бэксайд, [5] был очень удачен — один из тех, что позволяют ощутить мощь волны, скорость, на которой совершается разворот, и силу, которая увлекает серфера вниз. Можно было разглядеть сосредоточенность серфера, то, что в лицо ему бьет ветер, и роскошный веер брызг, поднятых доской.

5

Маневр на волне — движение на доске в направлении ветра, спиной к волне.

— Вот эта мне нравится, — проговорил Айк, указывая на фотографию, и рассказал, что слышал от Хаунда о «нижних» Престона.

— Надо же, он помнит, — сказал Фрэнк, и Айка удивила горечь, прозвучавшая в его голосе.

— Хаунд говорит, он был мастер.

Фрэнк не сводил глаз со снимка.

— Он и был мастер.

— Лучше, чем Хаунд?

— Престон был профи. Понимаешь, что это значит? Он выигрывал турниры, он задавал делу ход.

— Какому делу?

— Всему. Если хочешь заработать на серфинге, тебе не обойтись без настоящего профи. Таким и был Престон.