Осень на краю света
Шрифт:
Что верно, то верно. Скучать внутренний голос не давал. Принадлежал он женщине – не старой, лет под пятьдесят. У Клавдии Степановна давно сложился ее образ: крупная высокая, с короткой стрижкой, очень похожа на актрису Нонну Мордюкову. Обращалась по имени-отчеству, держалась в рамках приличий, но ехидные ее вопросы всегда били в цель. За это Клавдия Степановна с ней не церемонилась, называла Нонкой-шалапуткой, иной раз, в пылу спора, могла и матом приложить.
Клавдия Степановна, когда выходила утром из дома, оделась по погоде: с утра дождь был. И сейчас, когда сквозь прореженные тучи стало проглядывать солнце, в вязаной
– Джипы! – подсказала Нонна.
– Все-то ты знаешь, – с издевкой похвалила Клавдия Степановна.
– Да и тебе бы, мать, не мешало. В двадцать первом веке, небось, живешь-то.
– Слушай, подруга…
Забор у Чертковых был старый, покосившийся, редкие доски хранили следы зеленой краски. За забором, в зарослях облетевшей сирени, стоял одноэтажный дом, тоже зеленый. Вообще, в деревне было много зеленого: мужики, что на заводе работали, однажды, лет тридцать назад, еще при СССР, приволокли несколько бочек этой краски – что-то там на складе то ли списали, то ли забыли оформить при инвентаризации… Вся деревня тогда этой краской выкрасилась, до сих пор оттереться не может. Чертковы вот тоже. Хотя Надька, владелица, конечно, аккуратно все сделала: сам сруб зеленый, а резные элементы – наличники и свесы крыши – белые. Маленький, с аккуратной полумансардой, дом смотрелся очень нарядно. Но давно уже тут никто не жил, с тех пор как Надька вслед за мужем, Борисом Сергеевичем, на кладбище перебралась. Дом как-то обмяк, краска облупилась, рубероид на крыше лоскутами поотлетал… И вот сейчас показалось Клавдии Степановне, что из слепого окна, залепленного пылью, смотрит кто-то. Длинное белое лицо…
– Блик солнечный, чего всполошилась-то? Завязывай со своим колдовством – мерещиться ничего не будет!
– Шла бы ты! – осерчала почему-то Клавдия Степановна.
Сердце от той рожи, в окне померещившейся, ёкнуло, зашло куда-то за ребро и там застряло. Клавдия Степановна даже пощупала под грудью, не выпирает ли из-под кожи пульсирующий желвак. Еще раз присмотрелась: нет, пустое окно. Тут как раз солнце за тучу зашло, отблески на стекле потухли, и стало видно часть комнаты с буфетом. Клавдия Степановна вспомнила, что в этом буфете у Надьки стояла хрустальная ваза, всегда полная конфет.
– Пойдем, колдунья, – с грустной улыбкой покивала Нонна.
– Скоро и мой дом так вот, с пустыми окнами…
– Васька со своей приедут, в наследство вступят.
– Где там! Продадут если только. Да кто ж его купит, в нашей глухомани?
– У тебя яблони какие! Вишни. Как дача кому-никому да сгодится.
Клавдия Степановна вышла из переулка на площадь. Возле двери магазина замерла знакомая фигура – Федор: тельняшка из-под мятого телогрея, галифе, кирзачи. Левый ус традиционно задран кверху – всегда любил подкручивать, как гусар.
– О! Любовь твоя за водкой выбралась, – пошутила спутница.
– Молчи, понимала бы что! – смущенно прошипела Клавдия Степановна.
– Здорова, Клава! – крикнул Федор Иваныч, передумав заходить в магазин.
– Привет героям-танкистам! – задорно отозвалась Клавдия Степановна. – Как живешь-можешь?
– Да потихоньку.
– За пол-литрой?
– Обижаешь, подруга. Внучек ко мне сегодня заскочит, надо что-то к чаю.
– Внучек! – фыркнула Нонна. – Сбрендил на старости лет.
– Познакомишь, может быть? – Клавдия Степановна обрадовалась посетившей ее идее. – А то все говорят, говорят, а я и не видела.
– Дык ты заходи ко мне. Часам к пяти, значит.
– Есть, товарищ лейтенант, – звонко отрапортовала Клавдия Степановна.
– Ты еще замуж попросись! – посоветовала Нонна. – Только не забудь белье кружевное нацепить, как рабыня Изаура.
Федор скрылся за дверью – его фигура смутно прорисовалась сквозь грязноватое витринное стекло. На миг в разводах пыли мелькнуло то самое – длинное, белое: то ли лицо, то ли лошадиная морда. Но Клавдия Степановна ее не заметила. Она пошагала наискосок через площадь, прямо по газону перед памятником.
От газона тут, правда, осталось одно название: сектора усыпанной мусором земли, огороженные раскрошившимися бордюрами. А ведь было время, когда вокруг Ленина росли голубые елки, монумент опоясывали толстые цепи, висящие на чугунных столбах. Эти цепи они с Петром Николаевичем, председателем, заказывали в Москве, на заводе ЗИЛ. А теперь от былой красоты остался один Ленин. Высокий, метра под три, постамент, с квадратными следами от содранной мраморной плитки. Фигура вождя без каноничной кепки и вытянутой руки. Скульптор запечатлел Ленина в движении – стремительном, легком: правая нога вперед, плащ приподнят порывом ветра… От елок по периметру даже пеньков не осталось, а он все спешит куда-то.
– Ну что встала-то? – поинтересовалась Нонна.
– Вон там он стоял, – показала на угол газона Клавдия Степановна.
– Кто?
– Федор.
Было это после войны. Сорок седьмой год. Девятое мая. Торжественное собрание возле Ленина. Клавдия Степановна, тогда просто Клава, пионерка, на линейке. И Федор, молодой ветеран, боевой танкист, грудь в медалях. Кажется, она его только тогда и заметила – до этого даже не видела, пусть и жили в одной деревне. Тот день даже сейчас перед глазами стоит, как цветная фотография.
– Любовь с первого взгляда! – хмыкнула Нонна.
– Выходит так! – спокойно согласилась Клавдия Степановна.
– А что ж ты упустила-то?
– Жизнь так сложилась. Пока подросла, он женился. Потом, когда развелся, я уже замужем. Сын, второй…
– Ну Сашка, муж-то, тебя за дело бил.
– За дело, – согласилась Клавдия Степановна.
– Надо было к Федору не ночами бегать, а с детьми перебираться. Не ходили бы сейчас, как два огрызка.
– Где ж ты была, советчица, в шестьдесят первом году?
– Деньги обменивала.
Клавдия Степановна выбралась из грязи газона, обтерла галоши о край бордюра. Возле ее переулка, на краю площади, раньше, при Союзе, стоял навес с лавочками. Вечерами там собиралось деревенское общество. Место называлось «парламент». Много было народу. Популярнее телевизора развлечение: сплетни-анекдоты, политика-работа… Клавдия Степановна не любила эти сборища. Быстро проходила мимо, отмахивалась от приглашений. Вся земля вокруг навеса была выстлана ковром семечной шелухи. А она – партийный работник, образованный человек. О чем с этими харями говорить?