Осень на краю света

Заваров Дмитрий Викторович

– А ты просто смотрел? – Кабан сплюнул.

– Нет! Достал, эта, шашку и всех порубал! – огрызнулся Митяй.

– Очко сыграло?

– А ты чего меня подкалываешь? – обиделся Митяй. – Мне не в падлу вступиться. Сам знаешь. Эта… Я тогда с Петрухой от бригады с Калуги вдвоем отбился, понял?

– С каким Петрухой? – поднял бровь отец Димитрий.

– Был тут товарищ один, Петруха, автосервис у него был, – сказал Митяй, снова присаживаясь. – Вот я у него, эта, два года работал, машины чинил. Ну и, эта, приехали

с Калуги братки, хотели крышевать. Мы их тогда так отмудохали, что больше, эта, не приезжали. А Петруха потом спился и помер…

– Хороший человек был, – скупо кивнул Кабан.

– Само собой, – согласился отец Димитрий.

– Чего само собой?

– Среди алкоголиков сволочей не бывает.

– Почему так считаешь? – удивился Кабан.

– Они промеж вами не задерживаются. Либо в могилу, либо в трезвую жизнь. Вы, Божьей милостью, держитесь только на человеческом сочувствии. А к сволочам какое сочувствие?

– Думаешь, мне много сочувствия перепадает? – враз насупился, помрачнел Кабан.

– Да уж побольше, чем вашему Хуньке. Тебя люди из сугроба зимой поднимут и пусть пинками, но домой проводят. А его?

– Обоссут еще сверху, чтобы примерз крепче, – прохихикал Митяй.

– Я бы поднял, – заявил Кабан.

– Потому и тебя поднимают, парень. И в магазине водку в долг отпускают, когда загибаешься. Понял мысль?

– Я никому ничего плохого не сделал – вот почему!

– За это и жив пока еще. Несмотря на всю эту мерзость, – указал отец Димитрий на бутылку.

– Еще? – тут же отреагировал Митяй, дернувшись к столу.

– Наливай!

– Вот! – поднял палец Кабан. – Все пьют.

– Все пьют, да не все выпивают, – промурлыкал себе под нос Митяй. – Давай, эта, мужики, за нас с вами, за хрен с ними. И чтобы у нас, эта, все было и ничего нам за это не было. Не ради пьянства окаянного…

– Ты на следующие тосты оставь! – попросил Кабан.

– Короче – дернули!

– Ваше здоровье! – отозвался отец Димитрий.

Кабан, опрокидывая стакан, широко раскрыл рот и захватил плавающий в водке березовый листок. Закряхтели, зашмыгали носом, захрустели яблоками. Уже подкатывалось опьянение, накрывало волной. Растекалась по телу лень. И даже Митяй порастерял свою судорожную расторопность.

– Хунька этот иконой интересовался? – спросил отец Димитрий, дождавшись, когда собутыльники отжуют закуску.

– Кто знает, – пожал плечами Кабан, снова наполняя стаканы.

Он за все время лишь несколько раз глянул на отца Димитрия. Предпочитал не смотреть на собеседника. В отличие от Митяя, который имел привычку во время разговора елозить взглядом по лицу – как будто приценивался, решал: подходит или не подходит?

– Хунька, эта, в церковь-то ходит. Ну а кто не ходит? Все в рай хотят.

– В рай? – осклабился отец Димитрий.

– Ладно, ладно! Не начинай. Знаем. Все как свиньи живем.

– В России всегда так, – покачал головой Кабан, глядя в даль. – Самая скотская страна.

– Чего несешь-то? – Митяй вскочил, встал напротив. – Что тебе не нравится?

– Все мне не нравится. Сколько тебе?

– В смысле?

– Лет сколько, Митяй?

– Тридцать шесть.

– На. – Кабан протянул стакан.

Снова выпили. Отец Димитрий откинулся назад, прислонившись к стволу березы. Изогнутые тонкие ветки нависали над столом, листья медленно колыхались, напоминая рыбок, запутавшихся в водорослях. Разрывы в облаках ширились. Припекало, как летом.

– В твои тридцать шесть ты что видел, кроме пьянки? – продолжил мысль Кабан, хрустя яблоком.

– Что я видел, не твое дело, – рассердился Митяй. – Ты мне кто, чтобы допрашивать? Эта, проповедник нашелся. Вон он сидит, жизни не учит, а тебя кто за язык дергает? Сам-то много видел?

– Я воевал. У меня орден Красной звезды.

– И что толку? Я со школы сбежал, ты, эта, летное окончил. А все одно: сидим тут и водяру жрем. Что, не прав?

– Почему так, отец Димитрий? – повернулся Кабан, впервые прямо взглянув на собеседника.

В глазах у него стояли слезы, то ли от водки, то ли от обиды. Отец Димитрий оторвался от созерцания листьев. Алкоголики замерли напротив: Кабан с налитым кровью лицом и Митяй с пустым стаканом в руках. Оба ждали.

– Пока цели нет, будете водку жрать, – сказал отец Димитрий.

– Нефть, газ – все есть. А сытой жизни нету, – пожаловался Митяй.

– Сытая жизнь – не цель.

– Мне бы хватило, – заявил Кабан.

– Не хватило бы. Снова оказался бы здесь, за этим столом, вот с этой бутылкой.

– А прав он, эта! – неожиданно поддержал Митяй. – Тебе сколько бабла ни дай, все пропьешь.

– А тебе – нет? – огрызнулся Кабан.

– И мне, – согласился Митяй. – Хрен ли их копить?

– Национальная черта: на мелочи не размениваемся, – сказал отец Димитрий. – Нам либо весь мир спасать, либо не стоит и зад с лавки поднимать. Без идеи в России холодно, стынут души… А кто-то еще надеется тут капитализм построить.

– Америка построила как-то, ничего, – заявил Кабан.

– Вот у них там сытая жизнь, – кивнул отец Димитрий. – Всегда полное корыто. Ты долго просидишь у полного корыта, Кабан?

– А так, что ли, нормально? По уши в дерьме. Либо воюем, либо блюем с перепою.

– Все умрут. И пьяные, и сытые. Только в Америке этого не осознают, поэтому довольны. А ты все прекрасно понимаешь. Оттого и не сопротивляешься, когда в дерьмо падаешь. Но это даже хорошо. Как колодец: чем глубже проваливаешься, тем ярче звезды на небе.

– Из колодца не выберешься.

– Было бы желание… Главное, знать, с какой стороны дерьмо, а с какой небо. В России всегда умели ориентироваться.