Осенние дали
Шрифт:
— Выведите, — услышал он и знакомый и незнакомый голос. Он не стал решать, кто кому и что сказал.
Возле него оказалась молоденькая медсестра, взяла под руку.
— Пойдемте.
Еще не совсем понимая, куда и зачем его ведут, Акульшин, осторожно переставляя ноги, шагал рядом с ободряюще улыбавшейся сестрой.
Свежий воздух во дворе, ясное, с розовыми облаками небо будто ударили по глазам, по ушам, ворвались в ноздри. Он глубоко с храпом вздохнул, чуть покачнулся.
— Ничего, — услышал он ласковый голос сестры. — Садитесь на лавочку. Сейчас все пройдет.
— Спасибо, — сказал Акульшин и тут же подумал: «Так это про меня сказали: «Выведите!» Кто? Наверно, Алексей».
Медсестра ушла обратно в операционную, а он остался сидеть возле куста сирени. Рот сам открылся, Акульшин несколько раз сплюнул и увидел, что слюна клейкая и идет откуда-то снизу, от живота. Взялся за лоб, точно желая поддержать голову, — лоб был мокрый; потными оказались побелевшие руки. Испарина выступила по всему телу, и слабость была такая, что Акульшин не чувствовал своего веса.
«Еще упаду».
Ему было стыдно, он не знал, как потом посмотрит в глаза Алексею Ивановичу, его жене. Вон какая работенка у хирургов! Здесь нужны железные нервы и железная рука.
«Нехорошо, — думал он, не зная, что шепчет это слово вслух. — Ой, нехорошо. М-м-м. Нехорошо».
Во двор вошел старик в белом халате, золотых старомодных очках, в летней соломенной шляпе и поднялся на крыльцо ржановской квартиры. «Знакомый?» — механически подумал Акульшин и стал смотреть на кошку, коварно жмурившую зеленые глаза на гулявших у колодезного сруба голубей.
Вновь открылась дверь ржановской квартиры, старик сошел со ступенек, неторопливо пересек газон и скрылся в хирургическом отделении.
Сколько еще протекло времени? Час? Два?
Открылись ворота, засигналила «Скорая помощь» и, проехав через весь двор, остановилась перед дальним флигелем. Санитар помог выйти из машины обрюзгшему, заросшему грязной щетиной мужчине с красным лицом, в помятом офицерском кителе с тремя орденами.
«Майор Конкин», — безучастно вспомнил Акульшин.
Привезенный был совершенно пьян и едва не упал в траву у крыльца. Когда санитар отвернулся и стал о чем-то разговаривать с шофером Семеном, Конкин двинулся обратно к воротам. Качало его так, будто отставной майор боролся с восьмибалльным ветром.
Лишь при выходе на улицу его схватил побежавший вдогонку санитар. Конкин не сопротивлялся, завернул назад: видимо, ему было все равно, куда идти.
«Вернуться, что ли, в операционную? — нерешительно подумал Акульшин. — Сказать, что я уже оправился».
Он не двигался с места, сидеть было так приятно.
И увидел, что недалеко от скамейки стоит доктор Щекотин в болонье поверх халата, с чемоданчиком в руке и что-то взволнованно объясняет Серафиме Филатовне. Она слушала его весьма поощрительно.
— Нехорошо, — пробормотал Акульшин. — Нехорошо.
И сам не знал, повторяет ли прежнюю мысль или уже думает совсем о другом: Алексей Иванович старается вырвать у смерти больного, а жена его по-прежнему с молодым хирургом. Акульшин давно заметил, что они все время вместе. Уже закончили операцию?
Щекотин прощально махнул Серафиме Филатовне, бросился к «Скорой помощи». Схватил под локоть подбежавшую медсестру в белой косынке и вместе с нею полез в машину. Акульшин продолжал сидеть на скамеечке, пригретый солнцем, наслаждаясь тишиной и покоем.
Домой Алексей Иванович Ржанов возвратился через два с половиной часа, уже в рубахе-распашонке с короткими рукавами, в крупную пеструю клетку, в сандалетах, видневшихся из-под серых брюк. С ним был терапевт Сливковский — старик в белом халате и золотых очках, которого Акульшин видел входившим во двор.
Сразу стали обедать. На столе стояли запечатанная сургучом бутылка портвейна и начатая бутылочка наливки. Из-под колечек репчатого лука соблазнительно выглядывала залитая золотистым подсолнечным маслом жирная астраханская сельдь.
— Закусь аппетитная, — сказал Сливковский. — Вот только питие дамское.
Накладывая себе на тарелку салат из помидоров, Ржанов глянул на жену.
— Может, дала бы чего покрепче?
Говорил Ржанов таким тоном, точно между ними не было тяжелых подозрений, ссоры. На столе появился белый графинчик.
— Трудная была операция? — спросила Серафима Филатовна у терапевта.
— Вашему супругу и повелителю пришлось повозиться с язвой. Так что же, отче Алексий, — указал Сливковский на графинчик, — вонзим по единой?
Наполнив рюмки, Ржанов пояснил Акульшину:
— Спирт. Очищенный, медицинский. Из всех алкогольных напитков наименее вредный.
Мужчины чокнулись. Серафима Филатовна выпила портвейну.
Ел Ржанов быстро, с удовольствием, лицо его раскраснелось. Акульшин нерешительно, точно брезгуя, ковырял вилкой в закуске, а когда осушил рюмку, сморщился и выдохнул.
— Да, скажу я тебе, работенка у вас, — смущенно усмехнулся Акульшин. — Как тот дядя? Выживет?
— Пока говорить рано. Через недельку будет известно.
Видно было, что Ржанов очень устал, даже, казалось, осунулся. Вероятно, сейчас ему хотелось одного — отдохнуть.
«Наверно, не один пот сошел», — подумал Акульшин. Он вновь смущенно улыбнулся, собираясь заговорить о себе, но его перебил Ржанов, не знавший, что другу не терпится высказаться.
— Где Владлен Сергеевич? — поднял он глаза на жену. — Пригласила бы к столу. Я не совсем понял, что случилось. Кончил зашивать, мою руки — исчез. Вызвали куда?
Было ясно, что доктор чувствовал себя очень спокойно.