Осенние дали

Авдеев Виктор Федорович

Грудь Казанцеву обожгло, будто он глотнул дыма. Он сжал кулаки, полный отчаяния, возмущения: захотелось сделать что-то решительное, опровергнуть этот «бред». И тут услышал спокойный голос пастуха:

— Постоять хочешь, Львович? Что ж, давай постоим. Обождем, мол, говорю. Известно, старым поспешать — смерть потешать. Да вон и наши идут, вишь хрустят яблоками, ровно телята.

От изгороди послышались голоса, смех, и в темноте под месяцем обозначились «садолазы». Они были в возбужденном состоянии, вызванном недавним страхом перед сторожем, невозможностью громко, свободно говорить. Как они молоды, глупо-счастливы и как все их интересы отстоят далеко от Казанцева! Промеж себя они, наверно, называют его стариком. Ему стало больно.

— Никого из вас не оштрафовали? — окликнул он их, стараясь придать голосу веселый тон.

— Гайка слаба, — отозвался Алексей Перелыгин.

— О, ни сторожа, ни собак совсем не слышно, напрасно вы не пошли, Евгений Львович. Хотите яблок? — Ира подставила ему подол, наполненный анисом. Глаза ее глянули на Казанцева, глубокие, как эта ночь: то ли она похудела за последние дни, то ли на щеках лежали тени?

Казанцев взял яблоко, поблагодарил.

— Ага, профессор, кушаете, — закричала Манечка Езова. — Все вам девушка должна предложить первая. Умейте брать сами.

— Последую вашему совету, — с какой-то злобой ответил Казанцев и взял Иру под руку. — Вообще буду немного безумен.

Дрожь в руке, в голосе Иры и какая-то детская надменность выдавали ее волнение. Казанцев же расправил грудь, громко острил и мысленно с едким сарказмом высмеивал свои рассуждения о старости. Какая чепуха! Просто у него нынче хандра. Ему нравится эта красивая, созревшая девушка, и он еще слишком здоров физически, чтобы отказаться от нее. Может ли служить препятствием то, что она студентка, а он профессор?

Дорога потянулась в гору, справа придвинулись сплошные черные кустарники.

— Ох, не могу, — простонала Манечка Езова. — Я столько переволновалась в этом саду. Там все какие-то сучки. Дальше я не иду, у меня сердце слабое.

Компания забралась на вершину бугра, образующую площадку, известную под названием Венец. Отсюда открывался полуторакилометровый спуск, поросший лесом, а ниже под луной лежала Волга, кое-где заслоненная утесами. Через всю реку светилась яркая живая полоса: казалось, там протянули сеть, наполненную серебряной трепещущей рыбой. Ближние сосны, березки вычерчивались ясно и тоже словно источали слабое сияние. Легкий ветерок коснулся губ, щек, напомнив о той высоте, на которой они стояли. Что-то мелькнуло под луной — птица? летучая мышь? бабочка? Казанцева охватило ощущение простора, величавости. Было тихо, сыро, с низин подымался туман. Все громко восхищались.

— Ко-осте-ор! — запел кто-то.

Ира захлопала в ладоши, сбежала с Венца.

Стали бродить и собирать валежник, а Перелыгин сломал молодую осинку и, самодовольно улыбаясь, притащил ее вместе с листьями. Вдруг оказалось, что нет спичек. Потом коробок нашелся у Манечки Езовой. Валежник не хотел гореть и едко дымил, осина же только шипела, гасила огонь, и у Алексея сразу пропала охота раздувать костер. Он стал вынимать из кармана яблоко за яблоком, подбрасывать их и бить, словно футбольный мяч, стараясь сделать «свечку», картинно показывая разные приемы игры. На ногах у него желтели модные ботинки на толстой каучуковой подметке. Ира тоже отошла от костра и нервно помахивала веткой липы.

— Давайте хоть поиграем во что-нибудь, побегаем, — предложила она. — Кто в палочки-выручалочки? Алексей, конечно, будет, а вы, Евгений Львович?

— Охотно. Манечка, не желаете ль движения? Опять сердце? Жаль. Что ж, придется без вас. Кто водит?

— Я, — вызвался Алексей.

— Лучше поканаемся.

Поднялся смех, гомон. Сломали палку и стали «канаться» — по очереди обхватывать ее рукой. Водить досталось Ире. Очень довольная, она прислонилась лбом к стволу высокой ольхи, закрыла рукой глаза и весело, как в детстве, начала:

— Прячьтесь скорее. Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать.

Профессор и Алексей залезли в кусты на опушке леса. Ира повернулась от ольхи, громко сказала:

— Пора, пора, иду со двора, кто сзади стоит, того буду ловить. Иду-у!

Она постояла, засмеялась и пошла мелкими шажками, настороженно вглядываясь в черные тени, готовая каждую минуту броситься обратно к ольхе, чтобы «застукать» пойманного. По слабому потрескиванию валежника на опушке она догадалась, что мужчины здесь. Да они и не особенно прятались, а Алексей даже кашлянул. Но Ира как будто не расслышала и сразу повернула в другую сторону.

Стоя в тени под дубом, Казанцев слышал, как бьется его сердце. На лунной, словно залитой молоком поляне ему были отчетливо видны все движения Иры — такие неуверенные и странные со стороны. Казанцев знал, что девушка ищет е г о. Да, в эту ночь они должны объясниться. Ему только надо сидеть в кустах и ждать Иру. Вот сейчас он сдавит в объятиях ее молодое, испуганное и радостно дрожащее тело, зажмет в поцелуе губы. Казанцев облизнул свои пересохшие губы. Наконец наступил момент, который, возможно, перевернет всю его жизнь. Но откуда опять такое ощущение, будто Ира ловит его не для того, чтобы «застукать», а в свои сети? Ведь из них двоих конечно же именно он опытнее и больше получит от брака. Однако вместо любовного волнения он сейчас испытывает только неловкость. (Да еще эта дурацкая игра в палочки-выручалочки, точно сам впал в детство.) А когда-то и он л ю б и л, да еще как! Лет двадцать пять тому назад ему отказала статисточка оперного театра, и он собирался стреляться. Но тогда Казанцев был студентом и верил, что любовь приходит только раз в жизни. Затем у него была многолетняя связь с женой летчика. Значит, теперь п о с т а р е л? А трухлявое дерево не горит. И вдруг Казанцев с поразительной ясностью, похожей на прозрение, почувствовал, что вот эта ночь, дым костра, палочки-выручалочки, все, что с ним сейчас происходит, ему не так уж и интересны, а станут интересными и дорогими лишь года через два как в о с п о м и н а н и е. И он понял, что уже давно живет прошлым и наукой. Значит, и его увлечение Ирой — самообман? Господи, она ж ему в дочки годится, ну что у них общего?

В черных ветвях дуба над головой Казанцев давно слышал подозрительный шорох. Вдруг там что-то страшно зашумело, оборвалось, и профессор, поскользнувшись на палых желудях, выскочил из-под дерева, как раз чтобы увидеть тяжело сорвавшуюся с верхушки сову. Сова косо, размашисто полетела с обрыва к Волге и исчезла в лунной тьме. Казанцев огляделся и увидел, что Ира нехотя ищет Алексея, который слишком назойливо давал о себе знать. Стало быть, сперва поймает футболиста, чтобы потом не мешал?

Казанцев пошел к Манечке Езовой, сидевшей на постеленной, шали. Костер уже весело разгорелся, вокруг все почернело, поляна дрожала в отблесках огня, и не видно было деревьев и кустарника.

— Отдыхаете? — спросил он.

Манечка возмущенно вздернула плечами и не ответила. Даже в таком состоянии Казанцев не мог удержаться от усмешки. В доме отдыха над Манечкой Езовой немало острили. Она блистала туалетами, мучилась в туфлях на варварски высоких каблуках, даже идя на пляж, густо подводила брови, ресницы и раз чуть не утонула — краска попала в глаза, — и тем не менее за ней, модницей, секретарем-машинисткой треста, мужчины не ухаживали, оставляли одну.

По бугру бродил Зворыкин: он то и дело нагибался к земле, подбирая яблоки, разбросанные Алексеем, бормотал в бороду: