Осенние дали
Шрифт:
— Жена у вас в номере поселилась? — спросила дежурная, очевидно окончательно проснувшись, и зябко передернула толстыми плечами под пуховой шалью. — Ну, давайте, давайте паспорт. Вы только на одну ночь у нас?
— Теперь завтра домой.
Поставив ободранный, перевязанный веревкой чемодан у двери, Молостов молча слушал. Значит, разбередившая его сердце спутница ночует в этом же доме? Встреча с ее мужем — а своим начальником — была совершенно неожиданной. Он глядел на большой выпуклый лоб Камынина, на его зеленоватые приветливые глаза и не мог не поймать себя на противной мысли, что вот эти губы пять минут назад целовали Варвару Михайловну. К дежурной он обратился лишь когда за главным инженером областного дорожного отдела закрылась дверь.
— Номеров нет, — зевая, сказала женщина. — Вот есть койка в общем. Скажите спасибо, что и такая нашлась. Не всегда бывает.
— Мне все равно, — хмуро ответил Молостов.
Дежурная не торопясь обмакнула в чернильницу ржавое перо, подумала, сбросила на пол каплю и, вытянув губы трубочкой, принялась выписывать квитанцию.
III
Апрельские дожди смыли последний снег с грязных улиц Чаши, помогли пробиться молодой щетинистой травке.
Поздним субботним вечером Молостов, одетый в чистый, несколько мятый китель, хромовые навакшенные сапоги, вошел в полупустой районный ресторан. Буфетчица в белом халате поверх пальто считала за стойкой деньги.
— Опоздал, Настя? — шутливо, с уверенным видом обратился к ней Молостов. — Неужто ничего нет горячего? Только что вернулся аж из-под Бабынина, чинил мост на Омутовке с плотником Порфишиным из «Верного пути».
Деньги перед буфетчицей лежали аккуратно разобранные: отдельно серебро, отдельно купюры. Продолжая считать, она улыбнулась Молостову уголками подкрашенных губ, как человек знакомый, больше того — имеющий о нем особые, немного секретные сведения.
— Три пятьдесят, четыре… Клава! — крикнула она, не поднимая головы. — Выдь сюда… Четыре было? Четыре пятьдесят, пятерка, пять с полтиной, шесть…
Минуты через две из кухни, как бы делая одолжение, вышла Забавина, хмурая, недовольная.
— Звала, Настя?
Продолжая считать деньги, буфетчица кивком показала на дорожного техника.
— Восемнадцать… Тебя ждут… Восемнадцать с полтиной, девятнадцать…
Она так и не подняла глаза. Забавина уже увидела Молостова, и выражение ее красивого лица, полных, пышущих румянцем губ, черных горделивых глаз сразу изменилось. Она подошла к нему, кокетливо оправила фартучек. Молостов крепко, по-особенному, значительно пожал ей руку выше локтя. В молодцеватом развороте его плеч, в поставе шеи, в громком голосе проглядывало сознание того, что здесь он желанный гость и его присутствие доставляет женщинам удовольствие.
— Покормите, Клавочка, голодающего?
— Надо б отказать, — ответила она, игриво улыбаясь, склонив набок черноволосую, гладко причесанную голову в кружевной наколке. — Опаздываете.
— Совсем не чаял засветло в Чашу попасть, — весело говорил Молостов. — Если б не директор МДС Горбачев, и сейчас бы километры отмеривал: спасибо, подвез на своем газике. Беда, часов нет: из армии возвращался, то ли потерял, то ли жулики срезали.
— Купите новые.
— Собираюсь. Хорошо бы достать спортивные: в них и купаться можно, и упадут — не разобьются. Только вряд ли торгуют такими на периферии.
— К нам в райпотребсоюз, по-моему, как раз недавно забросили несколько штук. Знала б, раздобыла вам… по знакомству. Ну, я еще узнаю, может, не поздно.
— Правда? Заранее примите мою заявку. Так ничего, Клавочка, у вас на кухне не осталось?
— Как попросите, — опять улыбнулась Забавина и весело, заговорщицки посмотрела на буфетчицу.
— Диктуйте условия. За тарелку борща готов отдать полмира. Скоро горпищеторг начнет делать мороженое — угощу.
— Это еще когда-то будет! Обедать небось сейчас хотите?
— Ну… в кино приглашу. Вы нынче свободны? Говорят, новую картину из Моданска привезли — «Слепой музыкант». Как вы, Клавочка? Пойдете, Настя? — обратился Молостов и к буфетчице и, уверенный в согласии, заявил: — Я позавчера получку получил, всем покупаю билеты.
Женщины фыркнули от смеха, о чем-то зашептались.
— Придется уж покормить.
Молостов сел на свое обычное место в углу у окна. Ресторан представлял собой продолговатую, обклеенную обоями комнату с низким дощатым потолком, пропахшую селедкой, вечно дежурившей на витрине за стеклом буфета, настойкой зверобоя, щами. В углу стоял чахлый фикус, его квадратная кадка была обернута пожелтевшей, скоробленной бумагой, в засохшей земле торчали окурки.
Несколько минут спустя ловкие руки Забавиной застелили стол чистой скатертью, на нем появился ржаной свеженарезанный хлеб, тарелка пахучего дымящегося борща. Положив рядом на табуретку картуз и пригладив густые светлые волосы, Молостов стал обедать. Забавина смотрела, как он ест, как движутся его по-молодому сильные челюсти, и то оправляла скатерть, то пододвигала фарфоровую баночку с горчицей. Несмотря на будний день, она была в кремовой шелковой тенниске, синей плиссированной юбке; ноги, обтянутые просвечивающими чулками, казались еще стройнее от высокого каблука туфель.
— Вы, Клава, прямо кудесница, — говорил Молостов, вспотев от горячего жирного борща. — Таких щей, наверно, и американский президент не едал. Откуда вы зеленый лучок раздобыли?
— Видите, как о вас тут заботятся? Сейчас принесу второе.
Пока Молостов расправлялся с румяным, сочным куском мяса и жареной картошкой, Клавдия Забавина снимала на кухне наколку, фартук.
Из столовой вышли втроем: техник, официантка и буфетчица. Забавина попросила завернуть к ней: она хотела переодеться.
Квартира у нее была на окраине городка, недалеко от берега Омутовки, в коммунальном деревянном домике; два окошка выходили в палисадник, по-апрельски голый, с набухшим кустиком черемухи. Переступая из сеней через порог, Молостов должен был нагнуть голову.
После затхлого трехкоечного номера в Доме колхозника эта комната показалась ему уютной: здесь во всем чувствовалась женская рука. Официантка второпях, на ходу включила электричество, и он в свете мигающей лампочки разглядел беленое чело русской печи, цветисто расписанной клеевыми красками, комод у стены, небольшое рябое зеркало над ним, двуспальную кровать с никелированными шишками, кружевной подзор под алым стеганым одеялом. Чисто вымытый пол блестел масляной краской; на столе лежала большая растрепанная кукла без платья, с оторванной ногой.