Осенний август
Шрифт:
Игорь округлил глаза в каком-то непонятном для Веры… благоговении? Чем ее обычный во всех отношениях отец заслужил его?
– А, прошу любить и жаловать – Игорь Андреянов.
– Что же, сын того самого Андреянова?
– Приемный, – отозвался Игорь со смешком, сменив выжидающе-округленные глаза на неприятный прищур.
Вера предпочла ретироваться и подошла к матери, с царственным видом стоящей поодаль с бокалом вина в руке.
– Одно и то же каждый раз, – протянула та приглушенно.
– Зачем ты участвуешь в этом? Отец сам бы мог справиться, тем более это
– Ты переоцениваешь меня, когда думаешь, что мне совсем плевать на свой долг, даже если он заключается в таких смехотворных вещах. От скуки и потерянных крыльев подобные сборища составляют важную часть нашей жизни. Все мы забиваем дыры… И потом, хоть когда-нибудь нужно развеяться.
Мария всегда была для Веры недоступной, загадочной, хотя дочь много знала о матери. Чем больше она узнавала, тем сложнее и противоречивее становился клубок материнских черт. Странно – Мария всегда была рядом, но Вера остро ощущала недостаточность матери, ее недосказанность. Ее было мало, катастрофически мало. Из-за этого с самого детства Вера больше тянулась к женщинам, казавшимся ей ближе, но загадочнее, чище, но противоречивее по сравнению с громким отцом. Порой Вера со страхом думала, что Мария разрывается стихиями, темными сползающими массами желаний. Хотя внешне казалась едва ли не застывшей.
Мужчин всегда было достаточно, они не поражали такой чувственностью и сложностью. С ними было весело, интересно… Их хватало. Они насыщали. Марии недоставало. Ее нежных рук, которые ласкали ее в детстве. Ее откровений о молодости, влюбленностях в каких-то навек ушедших молодых людей, от которых дочерям достались лишь смытые образы… Мать поила их собой, своими воспоминаниями. Причудливо сплетались в душах дочерей ее качества, преломляясь, исходя из противного. Порой Вера не могла понять, рассказала ли ей что-то мать или она помнила это сама.
Вера с нежностью посмотрела на Марию и в тот же момент заметила, каким изучающим, почти хищным взглядом следит за хохочущей с Матвеем Полиной Игорь. У Веры мелькнула невольная мысль, что незнакомые люди не одаривают друг друга такими взглядами. Впрочем, может, ей только казалось так, ведь она едва начинала жить.
В это время до обеих донесся недовольный голос графини Марьиной, расплывающейся женщины с напудренными плечами:
– Я бы на вашем месте, милочка, не показывала бы мужчине своего расположения так явно.
– Если бы мне нужен был ваш совет, – безупречным тоном отозвалась Полина, – я бы его спросила.
Графиня закусила удила. Вера пришла в восторг. Мария спокойно взирала на произошедшее.
Графиня приблизилась к Марии Валевской и, дыша праведным гневом, бросила:
– Вашу дочь едва ли можно назвать хорошо воспитанной.
– Настоящей девицей, это вы имеете ввиду?
– Хотя бы!
Мария посмотрела на непрошенную рецензентку с какой-то отстраненной жалостью, отдающей глубинным непониманием ее порывов, а оттого безразличием к ним.
– Настоящая женщина – это нечто ирреальное, уникальное. Я так и не знаю, что включается в себя обширное понятие «настоящей». Может быть, настоящая – это искренняя. Умеющая любить – редчайший, бесценный дар. Не так как у Шекспира – вовсе не красота. Ее так много. Но наполняет все смыслом только душа. Красота важна тогда, когда она наполнена, переливает через край восхищением жизнью, энергией, добротой. Красота – это мерцание в глубине и никак иначе. Те, кто не может отличить одно от другого – несчастные.
Графиня Марьина фыркнула и ретировалась с каким-то неодобрительным возгласом про прогнившее общество.
– Мне вообще не нравится это словосочетание – «настоящая женщина». Все мы настоящие, живые. Дышим. Почему тогда одна настоящая, а другая искусственная? Глупость какая-то, – закончила Мария уже только перед внимательно внимающей Верой.
Вера не могла сдержать широкой улыбки. Намеренная сложность монолога матери была единственным, что остудило пресыщенную графиню.
Вера вновь испытала диссонанс от прикосновения к скрытой духовной и эмоциональной жизни матери, которая была в ней заперта и прочим недоступна. Которая проявлялась случайно оброненными фразами. Как этого было недостаточно… Мария, не делая ничего особенного, всегда жила какой-то скрытой духовной жизнью, и дочери инстинктивно понимали это. Внешне она была глубоко несчастна, но у женщин не бывает одного уровня. Потухшая женщина, забитая обществом, обрубленная и сбежавшая от него в стены своей комнаты, она получила спокойствие, о котором всегда мечтала.
8
В конец того вечера Полина попрощалась с гостями и решила ехать к друзьям на другой конец города. Она умела быстро остывать, как люди, забивающие жизнь излишками людей, и, вдоволь наговорившись с Матвеем, уже забыла о нем.
Она стояла на крыльце и задумчиво курила, выдыхая дым в сторону звезд. Сзади послышались мужские голоса. Обернувшись, она различила стройные силуэты Ярослава и Игоря.
– Славный выдался вечерок, – сказал ей Ярослав для того, чтобы не создавать неловкость молчания.
Полина кивнула и неожиданно насупилась. Ярослав знал, что за этим последуют обличения и сарказм. Ему захотелось уйти, потому что он не был готов в очередной раз сталкиваться со строптивой соседской дочерью.
– Как вам прошедший вечер? – некстати для Ярослава спросил Игорь, больше обращаясь к Полине.
– Вечер как вечер, – отозвалась та, хотя прекрасно провела время, а захандрила, только выйдя из дома.
– Они там начали стихи читать, – добавил Ярослав.
Полина пожала плечами.
– Как забавно мы обманываемся собственными инстинктами и превращаем их в поэзию, – веско произнес Игорь.
Полина прищурилась, почуяв возможность поживиться демагогией.
– Что вы имеете в виду? – спросила она, понизив голос.
– Развитые личности привыкли играть и перед собой. Сами их глубокие чувства – уже игра, следствие воспитания. Мы не способны на то, что не диктуют нам гормоны. Половой инстинкт – реальность, а вот влюбленность и ревность – иллюзия социума.
– Вы хотите доказать мне, что то, что я чувствую, я на самом деле не ощущаю?