Осенний август
Шрифт:
– Человеческие чувства – иллюзия, выдуманная нами в процессе цивилизации от избытка свободного времени и потребности в актерстве и копировании. От природы у нас только инстинкты.
– Мы уже опередили природу. Создали что-то, отличное от ее диктовок.
– Что, например?
– Искусство.
– Мы – часть природы. Значит, и все, что мы создаем, лишь ее деяние.
– Хитро, но неверно.
– Почему же?
– Вы обесцениваете все, чего добился человек, что есть в нем светлого и не поддающееся описанию. Не искусство создало нас. А мы его. Вы отходите от первопричины.
– Описать можно все, было бы только желание и ум.
– Даже
Игорь раскрыл рот, а Полина вскричала вдогонку:
– Ах да, это выдумка романтиков! Хотя уж меня-то в романтизме никто бы не рискнул упрекнуть, я не приветствую этот взгляд.
Полина слегка слукавила – она истребляла в себе то, что некоторые из ее мужского окружения назвали бы романтизмом, лишаясь порой своих важных черт. Чтобы соответствовать.
– Мы копируем чувства друг друга, что-то во многом из-за окружения считаем приемлемым, а что-то нет. Нас воспитать куда легче, чем принято считать. Искусство учит нас, как надо чувствовать и эти чувства выражать. Мы – заложники театральщины, чьего-то видения и воображения. Чувства – в огромной степени приобретенный навык, обтесанное проявления инстинктов собственничества и выживания.
– Странно доказывать влюбленному человеку, что его чувства – лишь копирование из чьих-то стихов.
– Сама по себе любовь не имеет значения. Значимо отношение к ней того, кто ее питает. Мы слишком часто позволяем ей сесть себе на шею.
– Я вижу, что вы преуспели в умении казаться оригинальным и прыскать в глаза якобы верными парадоксами, но мне вам не удастся затмить разум.
– И это тоже вопрос отношения, – Игорь усмехнулся.
«Да что он о себе возомнил!» – пронеслось в голове у Полины.
Ярослав взирал на обоих с недоуменно-скучающим видом.
В их кругу, который невольно – безмолвным не препятствием – одобряли родители, поощрялось свободомыслие, непринужденные беседы о половом вопросе с непременной затяжкой, отчего говоривший выглядел фактурно и невозмутимо. Курила Полина в те сверкающие дни, наполненные неспешностью и временем – вечной нужной материей, только с мундштуком, чтобы не запачкать пальцы. О пачкании зубов она не задумывалась.
– Можно пойти еще дальше, – непринужденно продолжила Полина, хотя все уже успокоились.
Игорь с готовностью слушать вытянул шею.
– Можно даже предположить, что каждый, кто думает о другом, думает на самом деле о себе.
Игорь сощурился.
– Кто знает? Может, и так.
Полина, высоко подняв подбородок, спустилась по ступеням и остановилась внизу, царственно обернувшись и смерив Игоря залихвацкой улыбкой, которой позавидовала бы любая казачка. Сама от себя она не ожидала подобного.
– Ну, приятно было пораскинуть несуществующими проблемами. Доброго вечера.
Спустя несколько минут она зачем-то вернулась, словно черт дернул. Игорь стоял у парадной, под свежим, так и не начавшимся дождем. Стоял один. Должно быть, Ярослав ускакал куда-то кутить.
Полина глядела испугано и строго. Не улыбалась, ничего не говорила. Она лишь смотрела вглубь, спокойно, добро, сосредоточенно. И это взгляд создал что-то. Игорю стало не по себе – в их среде материализма и презрения к символическому он все равно испытал это. Он еще долго говорил ей что-то. Он смеялся, он угождал. Полина в ответ не улыбалась и не пресекала поток «сентиментального бреда», как она раньше бы окрестила подобное поведение.
9
Сплоченность мальчишек из прошлого,
С детства окруженная мальчишками, дворовыми, дворянскими, будучи их союзницей и иногда предводителем, Полина изучила мужчин, она верила им. Ее неприязнь к отцу не препятствовала дружбе с мужчинами. Как и многие женщины, она самонадеянно полагала, что понимает их.
Парадокс Полины заключался в том, что, ненавидя гипотетических мужчин, которые могли бы подавлять ее, она ладила с теми, кого знала, испытывая раздражение из-за того, что сама она ограничена в передвижении и свободе действий. Поэтому мало знакомые мужчины тянулись к ней, хоть она и не питала иллюзий на их счет. Неуловимая и недоступная любовница – так они ее видели, хоть она и не пыталась ошеломлять.
Полина ненавидела пассивных женщин и втайне считала, что они заслужили страдания. Оттого отношения ее с матерью развивались все тяжелее, хоть сложность формулировок и разнополярных чувств мешали вынести четкий вердикт. Общее интуитивное отношение к неопределенной массе никак не мешало накрепко стать на сторону матери, которая была другой стороной мира. При этом ненависть к отцу она старалась намеренно разжигать в себе. Это был элемент игры, которую она сама себе навязала.
Вера сумела сплести, примирить в себе мать и отца, полюбить и найти общее и с мужчинами, и с женщинами. Полина не смогла. Она самозабвенно декларировала о свободе женщин и обличала тех, кто от этой свободы бежал под теплое одеяло. Или не понимал, что она сулит. Полина осталась глубоко уязвлена тем, что она не мужчина, и от бешенства на это назло кричала о правах женщин. Потому что ее натура не терпела бездействия. Раз уж так вышло, она предпочитала что-то менять. Полина злилась почти на всех женщин за пассивность и свое ограниченное положение в том числе. Ее бесило, что из-за них она должна ломать предвзятое изначально мнение о себе. Но боролась за их права как за свои собственные, потому что понимала, насколько крепко все повязаны. Женщина, по мнению Полины, обязана была заслужить уважение, чем-то себя выделив. Мужчинам же это право давалось с рождения. А мир требовал энергии на другое. Поля относилась к женщинам как мужчины – потребительски. И одновременно жалела их за тяготы. Диссонанс внутри отравлял. На свой пол Поля взирала с недоумением.
В ее сестре был похожий раскол, но та, больше интересуясь искусством, чем политикой, научилась ценить и любить женщину в полотнах, в попытках, порой с потрясающим результатом, самой женщины на творчество. Так она примирилась со своим полом и перестала верить россказням. Искать пришлось самой. Многие ленятся и не делают этого. Повторяют услышанное от кого-то, потому что им недосуг пошевелиться. Полине не хватало этой рассудительности и умения находить гармонию. Вера обрела спокойствие в своем теле после нескольких бурных лет отрочества. Полина так и не смогла.