Осенний квартет

Пим Барбара

Церковные деятели действительно предприняли осторожную попытку войти в контакт с Марсией и предложили ей поехать с экскурсией в Вестклиф-на-Море («Это интереснее, чем Саутенд.»), но она ехать не захотела, и вынуждать ее к этому не стали. Дженис Бребнер тоже беспокоилась, почему Марсия никуда не уезжает в отпуск, и подала ей на выбор несколько советов, но Марсия ни одному из них не последовала. — Она ужасно

трудная

! — жаловалась Дженис своей приятельнице — больничной сестре. — Эти люди даже не желают, чтобы им оказывали помощь. А ведь есть такие, которые благодарят тебя, с ними так хорошо, им стоит помогать… — Она вздохнула. Марсия была, безусловно, не из

таких.

И все же на время отпуска Марсия припасла себе два развлечения, но какие — она никому

не сказала. Первое — посещение больницы, где она должна была пройти амбулаторный осмотр в клинике мистера Стронга. Время, указанное на ее карточке, было 11.35 — весьма странное время; создавалось такое впечатление, что все рассчитано в пределах пяти минут, чтобы людям не приходилось зря там околачиваться. Марсия пришла в больницу минута в минуту, отметилась в регистратуре и села, ожидая вызова. Если кто при ходил раньше назначенного времени, можно было почитать журналы, выпить чаю или кофе из автомата и, конечно, посетить уборную. Марсия ничего такого не сделала и сидела на стуле, глядя прямо перед собой. Она заняла место в стороне от других и рассердилась, когда какая-то женщина, сев рядом с ней, попыталась вступить в разговор. Ожидающие не обращались друг к другу; все сидели так, как сидят в приемных у врачей, разве только над этим бдением нависало нечто совсем иное, ибо у каждого, кто ждал своей очереди, было что-то «не совсем благополучное». Марсия промолчала в ответ на замечание насчет погоды и продолжала смотреть прямо перед собой, уставившись на дверь, на которой была дощечка с надписью «Мистер Д. Г. Стронг». Рядом другая дверь, на дощечке «Д-р Г. Уинтергрин». Невозможно было определить, к кому ждут вызова все эти люди — к хирургу или к терапевту; никаких отличий на них не замечалось, и все они, и мужчины и женщины, испуганные, а некоторые даже подавленные, были разного возраста.

— Вы к доктору Уинтергрину? — упорствовала соседка Марсии.

— Нет, — сказала Марсия.

— Ах, значит, к мистеру Стронгу. За те полчаса, что я сижу здесь, в

этот

кабинет еще никто не входил. Я-то жду доктора Уинтергрина. Он замечательный врач, иностранец. Кажется, поляк. Глаза такие добрые, просто замечательные. Обходит палаты всегда с гвоздикой в петлице. Сам их выращивает у себя в саду в Хендоне. Его специальность — расстройства пищеварения, желудок. Он, конечно, и на Харли-стрит принимает. А мистер Стронг как, тоже на Харли-стрит?

— Да, — холодно ответила Марсия. Ей не хотелось говорить о мистере Стронге с этой женщиной, не хотелось пускаться в обсуждение вещей, для нее священных.

— Тут иногда студенты оперируют, — продолжала женщина. — Надо же им научиться… Ведь правда?

В эту минуту сестра вызвала Марсию, и Марсия поняла, что настала ее очередь. Не будучи человеком наивным, она не ждала, что попадет обязательно к мистеру Стронгу, хотя на двери в кабинет стояла его фамилия. Она вошла туда, разделась до половины, легла на кушетку и не очень огорчилась, когда ее стал обследовать златокудрый молодой человек — ассистент, проходящий практику по хирургии. Он осмотрел ее в высшей степени профессионально, смерил кровяное давление, выслушал стетоскопом. На ее новое розовое белье, конечно, не обратил никакого внимания, но восхитился аккуратностью операционного шва — дело рук мистера Стронга — и сказал ей, что она слишком худа и что ей надо побольше есть. Но человек, еще не достигший двадцати пяти лет, вряд ли знал, чего ждать от женщины, которой за шестьдесят лет. Неужели они все такие худые? Из тех, кого он мог припомнить, уж его-то двоюродная бабушка, ровесница мисс Айвори, совсем не такая, хотя ему и не приходилось видеть ее раздетой.

— За вами надо кому-нибудь присматривать, — мягко сказал он, и Марсия не обиделась, не рассердилась на него, как это было, когда на то же самое ей намекали церковные деятели и дама из патронажной службы, но больница — дело другое. Она спокойно, горделиво протянула регистраторше свою карточку, чтобы ее записали на очередную проверку.

Второе развлечение, которое Марсия припасла себе на отпуск, была поездка к мистеру Стронгу, вернее, к дому, где жил мистер Стронг. В телефонном справочнике она вычитала, что он принимает не только на Харли-стрит, но и в Далвиче, куда было легко доехать на 37-ом автобусе.

После посещения больницы она выждала неделю, сохраняя промежуток между этими двумя удовольствиями, и теплым солнечным днем отправилась посмотреть

дом мистера Стронга. Автобус был почти пустой, кондукторша добродушная, внимательная. Она сказала Марсии, где лучше выйти и как попасть на нужную ей улицу, но, пробив ее билет, пустилась в разговоры, вроде той женщины в больнице. На этой улице такие красивые дома… У Марсии, наверно, там живут знакомые или… вряд ли, конечно, но, может, там ей обещали работу? Это ужасно! — подумала Марсия. Почему люди так любят вмешиваться в чужие дела, а если им ничего не отвечаешь, принимаются распространяться о своих. Ей пришлось выслушать длинный рассказ о муже и о ребятишках — категориях, о которых она понятия не имела, и, как только автобус притормозил у ее остановки, она вышла и пошла по улице под теплым летним солнцем.

Дом мистера Стронга, как и соседние дома, был весьма внушительного вида — именно такой, какого и заслуживал мистер Стронг. В палисаднике перед ним — кустарник. Марсия представила себе, что в мае тут расцветает ракитник и сирень, но теперь, в начале августа, любоваться в этом садике было нечем. Может быть, позади есть розы, сад за домом, кажется, большой, но ей были видны только качели на высоком раскидистом дереве. Мистер Стронг, конечно, человек семейный, у него есть дети, и теперь все они, наверно, уехали на море. Дом казался совершенно пустым, значит, можно постоять здесь, разглядывая его; отсюда видно, что занавеси с рисунком Уильяма Морриса предусмотрительно задернуты. Занавески не тюлевые, промелькнуло у нее в уме, да тюлевые и не подходят мистеру Стронгу. Мысли у Марсии были неотчетливые, с нее хватало того, что здесь можно постоять. Потом она с полчаса прождала автобуса, не замечая задержки, наконец добралась до дому, вскипятила себе чашку чая и сварила яйцо. Молодой врач в больнице посоветовал ей больше есть, и она была уверена, что мистер Стронг согласился бы с ним.

На следующий день Марсия вернулась на работу, но в ответ на вопросы, как она провела отпуск, отвечала уклончиво, говорила только, что погода была хорошая и что смена обстановки пошла ей на пользу, словом, отделывалась общими в таких случаях словами.

В первый день отпуска Нормана сияло ослепительное солнце, и в такой день было бы хорошо съездить за город или на море или погулять рука об руку с любимой в Кью-Гарденз.

Ни о чем таком Норман и не подумал, проснувшись утром и вспомнив, что сегодня ему не надо идти на работу. Так как времени у него было достаточно, он решил приготовить себе настоящий завтрак — яичницу с беконом и со всеми причиндалами, куда у него входили помидоры и гренки, — завтрак повкуснее ежедневной тарелки корнфлекса или пшеничных хлопьев. И завтракать он будет в пижаме и в халате, точно герой какой-нибудь пьесы Ноэла Кауарда. Поглядели бы они на меня сейчас! — подумал он, вспомнив Эдвина, Летти и Марсию.

Халат у него был искусственного шелка, пестрый, с геометрическими разводами цвета бордо и «старого золота». Норман купил его на распродаже, решив, что такой будет ему к лицу и чем-то — неизвестно чем — «поможет». Он готов был биться об заклад, что у Эдвина ничего подобного нет, наверно, какая-нибудь клетчатая шерстяная хламида, сохранившаяся еще со школьных времен. У Летти, конечно, что-нибудь нарядное, с отделкой и прочими финтифлюшками, как у тех дам, которых он видел, когда навещал в больнице Кена, но о халате Марсии размышлять ему не захотелось. Как ни странно, он поймал себя на том, что избегает думать о ней, и сразу переключил мысли на другое. Во всяком случае, громкий окрик хозяйки — что-то там у вас пригорело! — тут же вернул его на землю.

Большую часть своего отпуска Норман провел за такими же пустяковыми, бессмысленными делами. По правде говоря, он не знал, чем занять себя, когда нет работы. Вся последняя неделя ушла у него на то, чтобы ходить к зубному врачу, прилаживать новый протез и привыкать есть в нем. Зубной врач был йоркширец, пожалуй, слишком веселый на взгляд Нормана, и, хотя работал он от Государственного Здравоохранения, Норману пришлось выложить ему немалую сумму денег за такое количество неприятностей. Покорнейше вас благодарю! — с раздражением думал он, и, когда наконец уверился, что может позволить себе нечто более существенное, чем суп и макароны с тертым сыром, вернулся на работу. В запасе у него осталось еще несколько отпускных дней. «Как знать, могут пригодиться!» — сказал он, но сам чувствовал, что эти дополнительные дни никогда ему не понадобятся и ворохом сухих листьев будут скапливаться осенью на тротуаре.