Осенний квартет
Шрифт:
Нормана и Летти обоих потянуло на свежий воздух. Норман хотел отвлечься от зубной боли, а Летти была под влиянием навязчивой, чудаческой идеи о необходимости хоть небольшой ежедневной прогулки. И вот оба они по одиночке, не подозревая, что и другой пошел туда же, отправились в Линкольнс-Инн-Филдс, ближайшее от конторы открытое место.
Нормана повлекло к баскетбольной площадке, где играла женская команда, и он, хмурый, уселся на скамейку. Он сам не понимал, что его привело сюда. Раздраженный сухонький человек с зубной болью злился на пожилых мужчин, которые вместе с ним составляли большинство зрителей вокруг баскетбольной площадки, злился на полуголую, длинноволосую молодежь, валяющуюся на траве, злился на тех, кто сидел на скамейках — эти ели сандвичи, мороженое в вафельных рожках, сосали леденцы на палочке
Летти же с ее пристрастием к моциону и свежему воздуху готовилась насладиться благами весны.
Нас учит ясно и светло
Весенний лес, мгновенный кров,
Распознавать добро и зло
Верней всех мудрецов.
[1]
Летти все это знала, хоть и не старалась проникнуть в сложный смысл этих строк. Она шла быстро и не собиралась сесть и посидеть на скамейке, потому что большинство их было занято, а на свободных сидели какие-то психопаты, которые бормотали себе под нос и ели что-то странное. Лучше уж пройти дальше, хотя было жарко и ей хотелось отдохнуть. Она не возмущалась, видя целующихся и обнимающихся на траве, хотя сорок лет назад, в годы ее молодости, люди так себя не вели. А правда ли, что не вели? Может, тогда она просто ничего такого не замечала? Она прошла мимо здания Онкологического института и подумала о Марсии. Даже Марсия когда-то намекала ей на что-то такое, что было у нее в жизни. Что-то подобное в жизни было, конечно, у каждого. Люди любят делать такие намеки, и тогда начинаешь подозревать их и приходишь к выводу, что многое тут придумано и основывается на пустяках.
Когда все снова сошлись в конторе, зашел разговор об отпусках. Вот уже несколько недель на столе у Эдвина были разбросаны брошюры, сулящие немыслимые прелести туризма, но все знали, что он только листает их изредка, а ежегодный отпуск неизменно проводит в семье своей дочери.
— Греция, — сказал Норман, взяв брошюру с Акрополем на обложке. — Вот куда мне всегда хотелось съездить.
Марсия с удивлением уставилась на него. Остальные тоже изумились, но виду не подали. Что это? Какая-то новая сторона жизни Нормана, какое-то до сих пор не обнаруженное стремление вдруг выплыло наружу? Свой отпуск он всегда проводил в Англии, и это всегда плохо кончалось.
— Говорят, там изумительное освещение, есть в нем что-то совершенно исключительное, — сказала Летти, вспомнив то ли услышанное, то ли прочитанное где-то. — И море цвета темного вина… Кажется, так это описывают?
— Какого там цвета море, мне безразлично, — сказал Норман. — Меня интересует плавание.
— Подводное плавание? Вы об этом? — спросил удивившийся Эдвин.
— Ну и что? — с вызовом ответил Норман. — Сейчас многие этим занимаются. Под водой находят клады, сокровища…
Эдвин засмеялся. — Ну, тогда отпуск у вас получится не такой, к&к в прошлом году, — сострил он. Норман ездил с туристской группой на запад Англии, и по каким-то неведомым причинам единственный его отзыв об этой поездке был: «Первый и последний раз». — По-моему, вы там не очень-то много кладов обнаружили.
— Я никогда не могла понять, почему люди уезжают из дому, — сказала Марсия. — Когда становишься старше, в такие поездки не так уж и тянет. — Если Нормана действительно одолевают какие-то тайные стремления, вполне мог бы ограничиться посещениями в обеденный перерыв Британского музея. Посидел бы там, полюбовался бы сокровищами исчезнувших цивилизаций, подумала она. Сама же Марсия никуда не уезжала; во время отпуска
— Да, разглядывать картинки — это, пожалуй, все, на что я способен, — сказал Норман. — Вот Летти у нас дело другое.
— Я в Грецию никогда не ездила, — сказала Летти, но из всей этой четверки она была, пожалуй, самая смелая. Летти не раз отправлялась в круизы вместе с Марджори, и открытки, присланные ею из Испании, Италии и Югославии, все еще украшали стены конторы. Но в этом году Марджори, видимо, решила остаться дома, и, так как, уйдя на пенсию, Летти собиралась поселиться вместе с ней в ее коттедже, было бы неплохо свыкнуться с жизнью в небольшом загородном поселке. Двух недель хватит, чтобы получить представление о том, как люди проводят время в таких местах. Она будет совершать походы по окрестностям, участвовать в пикниках, если позволит погода. «А в саду на полянке цветут пышные розы, и все такое прочее, — как говорил Норман, когда речь заходила о том, как Летти будет жить, уйдя на пенсию. — Но погода все может испортить, — не мог не добавить он. — Уж мне ли этого не знать!»
5
Когда поезд подошел к платформе, посреди поля, как ни в чем не бывало, сидел фазан. Между более солидных ухоженных машин у станции Летти увидела машину Марджори — запыленный синий «Моррис 1000». Даже теперь, сорок лет спустя, Летти вспоминала «Вельзевула» — первую машину Марджори, купленную в тридцатых годах за двадцать пять фунтов. Интересно, нынешняя молодежь тоже дает своим старым машинам смешные названия? Теперь автомобилизм — дело гораздо более серьезное, ничего забавного в нем нет, если машина стала символом престижа своего хозяина и за желаемый номерной знак надо плавить большие деньги.
Марджори схватила чемодан Летти и сунула его в багажник. Обеспеченная вдова, поселившаяся в загородном поселке, Марджори была совсем не похожа на бесшабашную молодую девицу, которую Летти помнила с юных лет, хотя кое-какие романтические замашки у нее сохранились. Теперь она проявляла повышенный интерес к недавно назначенному к ним приходскому священнику, и Летти впервые увидела его, когда Марджори — вот уж не ожидала! — потащила ее в воскресенье в церковь. Его преподобие Дэвид Лиделл (он предпочитал, чтобы его называли «отец») был довольно высокого роста брюнет, лет уже за сорок, церковное облачение, безусловно, очень шло к нему. Хорошо, что у Марджори есть такой интересный новый священник, подумала Летти, добрая душа. Жители поселка были большей частью ушедшие на покой супружеские пары с непременными при них внуками. Здесь велось некое подобие светской жизни, которое поддерживалось главным образом хождением в гости на рюмочку коньяку, и как-то вечером Марджори пригласила к себе молчаливого элегантного отставного полковника, его неумолчно болтающую жену и отца Лиделла. При ближайшем рассмотрении — и в «штатском» — отец Лиделл разочаровал Летти. Он оказался человеком самым обыкновенным, в рыжеватом твидовом пиджаке и в серых фланелевых брюках довольно неудачного покроя — то ли слишком широких, то ли слишком узких, во всяком случае таких теперь не носят.
Отсидев положенное время и выпив еще по рюмке, полковник с женой удалились, но отец Лиделл, видимо отдававший себе отчет, что у него дома ничего съедобного нет, задержался, и Марджори пришлось пригласить его к ужину.
— Н-да, положение не совсем приятное, — явно чего-то не договаривая, сказал он, когда Марджори вышла на кухню и Летти осталась с ним наедине.
— Да? Почему неприятное? — Летти не уловила, к кому относятся его слова — к нему одному или ко всему человечеству.
— Потому что не можешь отплатить подобным же гостеприимством, — пояснил он. — Марджори всегда такая радушная.
Оказывается, он называет ее по имени, и это приглашение к ужину уже не первое.
— По-моему, в небольших поселках люди вообще очень радушные, — слегка осадила его Летти. — Гораздо радушнее, чем в Лондоне.
— Ах!
Лондон
… — Вздох был, пожалуй, несколько преувеличенный.
— Дэвид перебрался сюда, конечно, из-за своего здоровья, — сказала Марджори, вернувшись в комнату и сразу вступая в разговор.
— Ну и как, вам здесь лучше? — спросила Летти.