Ошибка Белой Королевы или Кто обидел попаданку?
Шрифт:
— Да брось! — фыркнула Алиса. — Опыт у него… Здешние умельцы тебе в подмётки не годятся! Этот маг, с позволенья сказать, даже не разгадал толком твои руны. Ты поняла, да? Он счёл, что я маскирую своё якобы бесплодие, и решил, что подцепил меня на крючок! Тоже мне, рыбак… Что нового ты бы узнала от такого невежды?
Тон её голоса сменился на мурлычущий:
— Ты же Великая Долорес, Мудрейшая Долорес, да? Ты ведь не будешь больше на меня сердиться?
Зеркало хранило тяжёлое молчание. Алиса невольно заёрзала на пятачке паркета, как внимающая выговору пансионерка, обязанная безропотно слушать нотацию.
— Посмотри на себя, — раздалось наконец.
Зазеркальный туман развеялся. Белая Королева с недоумением глянула на проявившееся отражение… и вздрогнула. Приблизилась вплотную. Не веря, провела по наметившейся морщинке на лбу, по едва заметным «гусиным лапкам» вокруг глаз…
— Что это?
Даже не сказала — каркнула в страхе. Торопливо стянула с головы лёгкое кружево. В белокурых локонах седина была почти не видна, да и не седина — так, пять-шесть серебристых нитей, но, похоже, Алисе они показались чем-то вроде смертного приговора.
— Твои года. Твой настоящий возраст, — безжалостно отозвалось зеркало.
— Но… Долорес, так же нельзя! Ты что… ты так наказываешь меня? Долли, нет! Ну, прости, я всё поняла, я всё исправлю, но не на-адо та-ак со мной!..
Губы её скривились, из глаз брызнули слёзы. Королева зарыдала как младенец.
— Замолчи! — гневно прошипело зеркало. — Двух морщинок она испугалась! На меня лучше глянь, бессовестная! Ничегошеньки ты бы не исправила, мне самой пришлось откатывать назад время, истончить лекарю сердечную мышцу и убедить всех в этом паршивом дворце, что эскулапа сгубила именно грудная жаба. Ты его траванула и успокоилась; а убирать снова мне? Я тебя предупреждала, что мой резерв на нуле?
За спиной Алисиного отражения выросла высокая сухопарая женщина. Да нет, пожалуй, уже старуха, до такой степени древняя, что клочьев седых волос еле-еле доставало прикрыть череп. Высохшее лицо, истончённая пергаментная кожа, едва не прорываемая скулами, тёмные, почти чёрные губы стянуты в ниточку… Мумия. Лишь злые выцветшие глаза всё ещё живы.
Рыдание застряло у королевы в горле.
В страхе она отшатнулась. Просипела лишь:
— Долорес…
— Что, хороша?
Старческий голос был насквозь пропитан горечью.
— В который же раз я прикрываю твою хорошенькую задницу от неприятностей, а, Лола? И не сосчитать, собьёшься. В этот раз пришлось труднее: слишком многим я подправила память и внушила нужные мысли; благо, зеркала здесь даже в уборных… Зато магическая защита на всех покоях, попробуй, поколдуй, чтобы не засекли! Я почти пустая, Ло. Уж извини, мне нечем больше подпитывать твои руны. Недели на три их ещё хватит, а потом… мир снова увидит тебя настоящую.
Алиса закрыла лицо руками.
Потом бросилась к зеркалу, вцепилась в завитки позолоченной рамы и истово зашептала:
— Прости, прости, прости! Долорес, я же не знала, я не… Я всё сделаю, чтобы тебе помочь! Что надо делать? То же, что и тогда, да? Ты только подскажи, научи, Долорес, миленькая, я справлюсь!
Прошедшая сквозь стекло призрачно-дымчатая рука ласково погладила её по голове.
— Эх, ты, девчонка… Сделаешь, конечно. Только в этот раз ни шагу без согласования со мной, ясно? Тут надо всё продумать. Это тебе не дикая Индия, где сотня людей пропадёт, а их никто и не хватится; и не Лютецкие трущобы. Да ещё сам ритуал фонит магически, здесь его вмиг засекут, Ковен-то под боком… Успокойся, слышишь? Мы всё придумаем и сделаем, как надо. Чтобы надолго хватило.
Глава 5
Зареченск, Курапики, наш мир.
Даша Ковальская
Последующие два дня Даша почти не помнила. Так, мелькало что-то в сознании… отдельные эпизоды, словно выхваченные из фильма, поставленного на прокрутку. И где-то на периферии сознания — голоса, сливающиеся в невнятный бубнёж, то с сочувствующими, то с деловыми интонациями. По-видимому, успев задать себе установку — держаться! — она цеплялась за неё из последних сил, на автомате. За установку, да, пожалуй, за бабу Любу, которую видеть не видела, но время от времени слышала негромкий голос этой пожилой, но ещё крепкой и сильной женщины, отдающей распоряжения то Даше, то кому-то ещё…
К заторможенности новой вдовы, к её сухим, почерневшим глазам окружающие отнеслись с пониманием: ясно же, человек на успокоительных, потому в истерике не бьётся, держит горе в себе. Хоть и зря. Потом, когда всё закончится, накроет отходняк — не позавидуешь. Лучше бы сразу отплакалась.
Из-за масочного режима и прикрытия большинства кафе официальных поминок не собирали. Да и народу собралось немного: распорядитель из ритуального агентства, две Дашиных подруги, двое Костиковых друзей-водил… Быстро, стараясь не загружать Дашу, раскидали меж собой обязанности; кто-то занялся основными печальными делами, бумагами и оформлением места для могилки, кто-то посидел с Ксюшей, пока её мать не в себе. Проводили Костика из церкви на кладбище, посидели символически с осиротевшей семьёй, да и разошлись. «На сорок дней… — тупо повторяла Даша по подсказке бабы Любы, провожая. — На сороковины… тогда соберёмся. Не обессудьте».
И замерло всё в доме. Даже часы не тикали.
Опустившись в кресло, она невидяще уставилась в простенок между книжными полками. Через минуту осознала, что вместо телевизионного экрана, которому тут вроде бы место, изучает нечто тканевое, в складку, даже узнаваемое. Замедленно приподнялась — и стянула с экрана скатерть. Вот же ж… Хоть покойника домой не привозили — из морга отправили сразу в храм, на отпевание — тем не менее чья-то заботливая рука прикрыла, чем нашла, и зеркала, и даже полированную поверхность старенького шкафа. Дурацкие традиции! Суеверия! Даша помотала головой. Всё неправильно. Эти нелепые прятки от потустороннего мира, эта неестественная тишина в квартире… Остановившиеся часы. Мерцающая ровным огоньком лампадка перед фотографией мужа… И вдруг её осенило: да ведь не он это был в гробу, не он! И дело не в том, что сам на себя не похожий, как с покойниками бывает, а просто… не он, а кто-то чужой! Недаром за её спиной шептались, что, дескать, Костя так изменился в смерти, не узнать. А на самом деле всё просто: с места аварии привезли кого-то другого, с документами её мужа, напутали. Костик же сбежал, как и собирался, бросил их с Ксю. Он никогда не вернётся, да… но он жив, пусть и уехал навсегда.
Уцепившись за эту бредятину, как за спасение, она глубоко вздохнула. В груди словно лопнуло что-то, отпуская.
— Уехал! — озвучила, как ей казалось, громко, но голос сипел. Прочистив горло, повторила: — Навсегда. Уехал.
Да. А там, в холодной, не до конца оттаявшей мартовской земле, остался чужой человек.
Вот так. С этой иллюзией ещё можно как-то жить первое время. Может, и дочке намекнуть, чтобы… легче пережила? На миг Даше стало страшно. Та, другая, рассудочная и спокойная, что подавала голос в самые тяжкие минуты, горько усмехнулась: дескать, кого ты обманываешь? Самой себе-то не ври, а уж ребёнку тем более! Впрочем, себе можно. Только не увлекайся. День-другой, пока не полегчает; пока не осмелишься вновь правде в глаза взглянуть.