Шрифт:
Поезд шел медленно, словно давал возможность внимательней рассмотреть незнакомую землю. Аккуратные домики, тянувшиеся вдоль полотна железной дороги. Земельные наделы, тщательно отделенные от мира не высокими, но глухими заборчиками... Кое-где в окнах уже горел свет. Рано поднимаются люди, значит, у них немало забот. Но в эти минуты я думал не о чужих заботах.
Все было для меня новым, интересным, необычным.
Заграница... Через каких-нибудь полтора часа - знаменитая Вена.
Пожалуй, не только я один поднялся в полночь,
А поезд громыхал на стрелках, вагоны ритмично покачивались, мелькали встречные составы.
Я нетерпеливо поглядывал на часы. И неизвестно, что меня больше волновало: встреча с братом или с чужим миром.
В последнем письме брат предупредил, чтобы я не выходил из купе. Иначе как он меня узнает! Ведь прошла целая вечность! Тридцать лет.
Город приближался... Он был где-то рядом. Заводы, закопченные домики, оживленные пригородные станции...
Я, наверное, очень волновался, потому что даже не заметил, как поезд, замедляя ход, остановился у перрона.
Да... Мне нужно занять свое место. Люди торопились. И я прошел в купе, примостился на своем диване и стал рассматривать невзрачный номерок, по которому брат сможет меня отыскать... Не по глазам, не по голосу, а по номеру.
Вагон пустел... Вдруг в купе ворвался полный розовощекий мужчина. Через секунду я оказался в его крепких объятиях. До сознания медленно доходили детали. Почему у него такие пухлые щеки? Большой живот. И весь он словно бочонок. Ну, допустим, потолстел, но голос тоже чужой... Язык! Конечно, и язык чужой.
Толстяк продолжал меня хлопать по плечу, обнимать, шумно и пыхтя радоваться, а я все не мог прийти в себя.
Кто это? Неужели это. мой брат?
Наконец он отступил, насколько позволяло тесное купе, чтобы лучше меня рассмотреть.
– Якый ты у мэне молодэц, Павлуха! Прыихав!
– громко причмокивая, восхищался он.
«Почему Павлуха, при чем тут украинский язык?» - проносилось в моем сознании, прежде чем я понял, что передо мной стоял совершенно чужой человек.
– Алексей, а не Павлуха. Вы ошиблись.
– Как Олексий? А дэ Павлуха? Якэ у вас мисцэ?
– все еще не понимая, что происходит, басил толстяк. И его маленькие глазки, вынырнув из-под жирных век, удивленно уставились на меня, потом на номер моего места.
– Седьмое, - сказал я.
– А мени трэба симнадцатэ. Пробачьте. Я вид щырого сердца... Пав-лу-ха!
– закричал он, с трудом выбираясь из моего купе.
Я опять опустился на свое место. Почему-то эта, казалось бы, невинная ошибка испортила мне настроение.
В купе заглянул высокий, сухощавый, с родинкой на щеке, элегантно одетый мужчина.
Зоря! Конечно, это Зоря! Он не бросился ко мне, а только прошептал:
– Святая дева Мария! Наконец-то...
Мы не знали, что сказать друг другу. Не было шумных восторгов. Было только удивление и какая-то непонятная грусть.
У него влажно поблескивали глаза. Зоря и не пытался скрывать своего состояния.
– Наконец-то, - то и дело повторял он.
Прошел проводник, напомнив, что все пассажиры давно сошли и нам не мешало бы сделать то же самое.
– Ну конечно, конечно...
– заторопился Зоря.
– Надо спешить. Не хватало, чтобы нас затащили в тупик.
– Он улыбнулся. Но улыбка его тоже показалась мне грустной.
– Ну, пойдем же, Алексей.
Мы оба были настолько взволнованы встречей, что пришли в себя уже позже, когда сели в машину. Зоря, осмотрев меня внимательно, произнес:
– Мне просто не верится, что ты рядом со мной. Алешенька, милый мой человек... Как я рад. Как хорошо и тепло у меня на душе.
– Я тоже рад.
О чем говорилось? Странно, но я не помню, о чем говорили с братом.
– И сколько же ты погостишь у меня?
– спросил он.
– Две недели.
– Так мало?
– искренне огорчился Зоря.
– Я тебя не отпущу. Так и знай, не отпущу.
– Больше нельзя. Увы! Виза...
– Впрочем, и две недели не так уж мало, - согласился он и вздохнул: - Сколько лет мы не виделись, Алешенька?
– Считай, с сорокового года.
– Да. Скоро тридцать один... Много воды утекло за это время.
– Если бы только воды...
– Время летит, не угонишься. А мы стареем...
– Стареем...
– согласился я.
Мы внимательно рассматривали друг друга и оба не стеснялись этого,
– Алешенька, - робко спросил брат, - а о просьбе моей, наверное, забыл?
– Да что ты!
– всполошился я. Мне было приятно, что он вспомнил о главном.
– Неужели привез? Вот уж уважил. Пожалуйста. Прошу тебя...
Я полез в портфель, достал целлофановый мешочек с землей и передал его брату.
– Оттуда?
– все еще не верил он.
– Специально ездил.
Перед светофором Зоря затормозил и повернулся ко мне:
– Это бесценный подарок.
– Он бережно взял мешочек, подержал его на ладони, а затем положил во внутренний карман пиджака.
Мигнул зеленый свет, и мы поехали дальше. Да, в этом потоке нельзя задерживаться ни на секунду: сметут.
Я не торопился расспрашивать брата о его жизни и делах. Не спросил даже, кому принадлежит этот красавец «мерседес». Я только отвечал на его вопросы.
– Деревня на месте?
– интересовался Зоря.
– Сожгли немцы. Но отстроена новая.
– И наш дом сожгли?!
– сокрушался он.
– Все дотла.
– В живых-то кто-нибудь из знакомых остался?
– Видел Степана, сына тети Нюси. Помнишь? Он без ноги. Инвалид. Работает в колхозе. А больше никого, всех жизнь разметала.
Брат с сожалением покачал головой, потом бодро сказал: